XXIV.
Утром на другой день Бургардта разбудил человек Андрей и заявил с особенной суровостью: -- Барышня ждет в гостиной... -- Какая барышня? -- Анна Егоровна... Анита ждала отца в гостиной с заплаканными глазами. -- Мисс Гуд бредит, папа... Мне страшно. Старушка лежала, действительно, в бреду. Бургардт даже испугался, когда увидел ея багровое лицо и мутные глаза. Она уже больше не стеснялась, что в ея комнату входит мужчина, когда она в постели. -- Я умираю...-- тихо проговорила она, пожимая руку Бургардта своей горячей сухой рукой.-- Ради Бога, ничего не говорите Аните и не посылайте за доктором. -- Мисс Гуд, Бог с вами, что вы говорите... -- У меня к вам единственная просьба...-- продолжала старушка, с трудом открывая отяжелевшия веки:-- да, одна... Увезите меня куда нибудь в больницу... Это тяжело, когда в доме покойник, и Анита будет напрасно волноваться... Я не хочу быть никому в тягость... С трудом переведя дух, она прибавила: -- Знаете, кошки никогда не умирают дома... Бургардту стоило большого труда уговорить ее относительно доктора. Мисс Гуд не верила в аллопатию и согласилась только под условием, именно -- пригласить какого-то старичка немца Гаузера. Ведь все остальные доктора немножко шарлатаны, а у Гаузера она когда-то лечилась и он проявлял несомненные признаки порядочности. -- Он такой джентльмэн, -- резюмировала она свои мысли.-- А в медицине это главное... Разыскать в Петербурге стараго медицинскаго джентльмэна было не легко, начиная с того, что Гаузеров оказалось несколько, и кончая тем, что настоящий Гаузер уже давно бросил практику и жил на покое у Пяти Углов. Старик занимал свою квартиру больше сорока лет и устроил в ней маленькую Германию. Когда Бургардт вошел в эту тесную докторскую квартиру, на него пахнуло именно этой Германией. Везде стояли бюсты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, пахло настоящим кнастером, и во всей квартире, кажется, не было русской пылинки. Вышел Гаузер в немецкой ермолке, с немецкой трубкой в зубах и в немецком халате. Это был чистенький сухой старичок с бритым лицом и живыми серыми глазами. Когда Бургардт обяснил ему цел своего визита, Гаузер пожевал губами, строго осмотрел его с головы до ног и проговорил довольно сухо: -- Меня удивляет, что вы, милостивый государь, обратились именно ко мне... Именно, я хочу сказать, что на Васильевском острове есть достаточно врачей, а мое есть правило -- не отбивать практику у моих уважаемых коллег. Бургардту пришлось обяснять, почему оврь обратился именно к нему, и лицо Гаузера приняло уже грозное выражение. -- Гомеопатия?-- проговорил он, поднимая брови. -- Да... -- Значит, она лечилась у врача гомеопата? Бургардт чуть не поклялся, что мисс Гуд лечилась сама, по какому-то таинственному руководству, и старик успокоился. Дорогой он обяснил, что давно бросил практику, хотя и продолжает заниматься медициной теоретически. -- А что вы думаете о бактериях?-- неожиданно спросил он, когда уже подезжали к квартире Бургардта. -- Как вам сказать...-- соображал Бургардт, боясь ответить невпопад.-- Я думаю, что, как всякая новинка, учение о бактериях зашло дальше, чем следует. -- Вот именно, -- согласился старик, успокоившись. Если бы Бургардт ответил иначе, упрямый немец, вероятно, уехал бы домой. Вообще, это был оригинальный человек, и он понравился Бургардту своей цельностью. Очевидно, он давно пережил самого себя и ревниво оберегал те взгляды и понятия, в которых вырос. Осмотр больной продолжался недолго. Бургардт с волнением ждал появления доктора в гостиной. Когда тот вошел, он по его лицу заметил, что дело слишком серьезно. -- Придется отнять ногу, -- спокойно проговорил старик, протирая очки.-- Это было безумие запустить так рану.... Вот вам плоды этой дурацкой гемеопатии. -- Неужели нет другого исхода? -- Никакого... Пригласите консультантов. Начинается общее заражение крови... -- Вы ей сказали все? -- Да... Это женщина с твердым характером. Она отказалась наотрез от операции.. Поговорите с ней сами, а я вас подожду. Переговоры Бургардта не привели ни к чему. Мисс Гуд была спокойна и на все его доводы твердила одно: -- Я не желаю быть калекой... да. У меня органическое отвращение ко всякому уродству. Анита не будет меня уважать, когда у меня одна нога будет деревянная... Ведь дети безжалостны к уродам, а я не хочу быть смешной в ея глазах. Как Бургардт ни уговаривал ее, как ни убеждал и ни молил, мисс Гуд оставалась непреклонной. Его охватила страстная жалость к этой героической старой девушке, и он упрашивал ее со слезами согласиться на операцию. -- Я ценю ваше участие, -- отвечала мисс Гуд.-- Но позвольте мне остаться при моем мнении. Это мое право... да... Я всю жизнь провела при своем мнении. Анита очевидно подслушивала у дверей и ворвалась в комнату с горькими слезами. Она целовала руки мисс Гуд, умоляла, опустившись на колени, и это откровенное детское горе довело Бургардта до настоящих слез. -- Ах, как я вас всех люблю...-- шептала мисс Гуд, утешенная сделанным усилием.-- Но всему есть свой предел... Господу угодно призвать меня в лучший мир, и я покоряюсь Его вол