комнату входит мужчина, когда она в постели. -- Я умираю...-- тихо проговорила она, пожимая руку Бургардта своей горячей сухой рукой.-- Ради Бога, ничего не говорите Аните и не посылайте за доктором. -- Мисс Гуд, Бог с вами, что вы говорите... -- У меня к вам единственная просьба...-- продолжала старушка, с трудом открывая отяжелевшия веки:-- да, одна... Увезите меня куда нибудь в больницу... Это тяжело, когда в доме покойник, и Анита будет напрасно волноваться... Я не хочу быть никому в тягость... С трудом переведя дух, она прибавила: -- Знаете, кошки никогда не умирают дома... Бургардту стоило большого труда уговорить ее относительно доктора. Мисс Гуд не верила в аллопатию и согласилась только под условием, именно -- пригласить какого-то старичка немца Гаузера. Ведь все остальные доктора немножко шарлатаны, а у Гаузера она когда-то лечилась и он проявлял несомненные признаки порядочности. -- Он такой джентльмэн, -- резюмировала она свои мысли.-- А в медицине это главное... Разыскать в Петербурге стараго медицинскаго джентльмэна было не легко, начиная с того, что Гаузеров оказалось несколько, и кончая тем, что настоящий Гаузер уже давно бросил практику и жил на покое у Пяти Углов. Старик занимал свою квартиру больше сорока лет и устроил в ней маленькую Германию. Когда Бургардт вошел в эту тесную докторскую квартиру, на него пахнуло именно этой Германией. Везде стояли бюсты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, пахло настоящим кнастером, и во всей квартире, кажется, не было русской пылинки. Вышел Гаузер в немецкой ермолке, с немецкой трубкой в зубах и в немецком халате. Это был чистенький сухой старичок с бритым лицом и живыми серыми глазами. Когда Бургардт обяснил ему цел своего визита, Гаузер пожевал губами, строго осмотрел его с головы до ног и проговорил довольно сухо: -- Меня удивляет, что вы, милостивый государь, обратились именно ко мне... Именно, я хочу сказать, что на Васильевском острове есть достаточно врачей, а мое есть правило -- не отбивать практику у моих уважаемых коллег. Бургардту пришлось обяснять, почему оврь обратился именно к нему, и лицо Гаузера приняло уже грозное выражение. -- Гомеопатия?-- проговорил он, поднимая брови. -- Да... -- Значит, она лечилась у врача гомеопата? Бургардт чуть не поклялся, что мисс Гуд лечилась сама, по какому-то таинственному руководству, и старик успокоился. Дорогой он обяснил, что давно бросил практику, хотя и продолжает заниматься медициной теоретически. -- А что вы думаете о бактериях?-- неожиданно спросил он, когда уже подезжали к квартире Бургардта. -- Как вам сказать...-- соображал Бургардт, боясь ответить невпопад.-- Я думаю, что, как всякая новинка, учение о бактериях зашло дальше, чем следует. -- Вот именно, -- согласился старик, успокоившись. Если бы Бургардт ответил иначе, упрямый немец, вероятно, уехал бы домой. Вообще, это был оригинальный человек, и он понравился Бургардту своей цельностью. Очевидно, он давно пережил самого себя и ревниво оберегал те взгляды и понятия, в которых вырос. Осмотр больной продолжался недолго. Бургардт с волнением ждал появления доктора в гостиной. Когда тот вошел, он по его лицу заметил, что дело слишком серьезно. -- Придется отнять ногу, -- спокойно проговорил старик, протирая очки.-- Это было безумие запустить так рану.... Вот вам плоды этой дурацкой гемеопатии. -- Неужели нет другого исхода? -- Никакого... Пригласите консультантов. Начинается общее заражение крови... -- Вы ей сказали все? -- Да... Это женщина с твердым характером. Она отказалась наотрез от операции.. Поговорите с ней сами, а я вас подожду. Переговоры Бургардта не привели ни к чему. Мисс Гуд была спокойна и на все его доводы твердила одно: -- Я не желаю быть калекой... да. У меня органическое отвращение ко всякому уродству. Анита не будет меня уважать, когда у меня одна нога будет деревянная... Ведь дети безжалостны к уродам, а я не хочу быть смешной в ея глазах. Как Бургардт ни уговаривал ее, как ни убеждал и ни молил, мисс Гуд оставалась непреклонной. Его охватила страстная жалость к этой героической старой девушке, и он упрашивал ее со слезами согласиться на операцию. -- Я ценю ваше участие, -- отвечала мисс Гуд.-- Но позвольте мне остаться при моем мнении. Это мое право... да... Я всю жизнь провела при своем мнении. Анита очевидно подслушивала у дверей и ворвалась в комнату с горькими слезами. Она целовала руки мисс Гуд, умоляла, опустившись на колени, и это откровенное детское горе довело Бургардта до настоящих слез. -- Ах, как я вас всех люблю...-- шептала мисс Гуд, утешенная сделанным усилием.-- Но всему есть свой предел... Господу угодно призвать меня в лучший мир, и я покоряюсь Его воле. Анита, ты дашь мне слово читать одну главу из Библии каждое воскресенье, как мы делали до сих пор, и когда сделаешься большой, то поймешь, что мисс Гуд не могла поступить иначе... Старый джентльмэн Гаузер страшно разсердился, когда Бургардт вышел в гостиную с заплаканными глазами, и только развел руками. -- Это -- сумасшедшая женщина!-- выкрикивал старик, бегая по комнате маленькими старческими шажками.-- Я сейчас пойду к ней и поговорю... Да, я поговорю. Это безумие... это... это... -- Нет, ради Бога не ходите, -- уговаривал его Бургардт.-- Ей необходимо успокоиться... Она взволнована. Доктор обиженно замолчал, простился довольно сухо, не взял денег за визит и, одеваясь в передней, проговорил: -- Эта женщина меня возмущает... да... Это... это... я не знаю, как это назвать! Мисс Гуд очень страдала, но оставалась спокойной. Полосы тяжелаго забытья сменялись светлыми минутами сознания, и в одну из таких минуть она послала Аниту за отцом. Это было вечером. Бургардт и Анита обедали одни, и им казалось странным, что стул, на котором мисс Гуд сидела восемь лет, остается пустым. За день Бургардт страшно измучился, и ему было тяжело идти в детскую. Анита вошла вместе с отцом, но мисс Гуд заметила ей с обычной строгостью: -- Анита, ты выйдешь... Детям не следует слышать все, что говорят между собой большие. Анита выбежала со слезами, и Бургардта поразила эта жестокость больной. -- Это так нужно...-- ответила ему она на его немой вопрос.-- Я ее очень люблю, и в свое время она узнает все... С трудом переведя дух, мисс Гуд продолжала: -- Да, я ухожу из здешняго мира... И мне хотелось вам сказать, Егор Захарович... Вы знаете, что я никогда не вмешивалась в ваши личныя дела, но сейчас мой долг велит мне сказать... Много думала... Я понимаю, что художники не могут жить, как живут обыкновенные люди... Им нужны впечатления... Я не осуждаю и не желаю осуждать... Но я всегда боялась, что в ваш дом может войти не достаточно корректная женщина... Как мужчина -- вы еще молоды, и может случиться все... да... Но я боюсь за Аниту... Она вступает в свой критический возраст, когда нужна твердая рука... Пожалейте и поберегите ее... Возьмите себя в руки... Я знаю, что вы по душе хороший и очень добрый человек, но у вас, к несчастию, мягкий русский характер... Последнее меня убивает... -- Мисс Гуд, поверьте, что для Аниты будет сделано все, что я в силах сделать... Кажется, вы меня не можете упрекнуть в чем-нибудь... -- К несчастию, у нея такой-же добрый характер, как и у вас.. Я отлично сознаю, что говорю. Мисс Гуд несколько времени лежала с закрытыми глазами, охваченная истомой. Потом она поднялась, оперлась локтем на подушку и заговорила: -- Я позаботилась об Аните... К вам приедет из Лондона моя племянница, тоже мисс Гуд... Жаль, что она немного молода... Но это пройдет. Она займет мое место. Она такая-же девушка, как и я, т. е. по английски это называется spinster, а по русски -- третий пол. Нас много таких девушек в Англии... Молодые люди уезжают в колонии, а мы остаемся. Половина девушек остается без мужей и расходятся по всему свету искать работы... У меня был жених, я ждала его десять лет, а он умер в Индии от желтой лихорадки... Другия английския девушки тоже ждут долгие-долгие годы своих женихов... Ваши русския девушки этого не знают... О, им хорошо, и Аните будет хорошо. Вы художник, а не подозреваете, что ваша Анита -- красавица... я знаю, что вы считаете ее дурнушкой, но вы ошибаетесь... Мисс Гуд хотела сказать еще что-то, но слабо махнула рукой. Ее оставляли последния силы. Когда Бургардт вышел в гостиную, его удивило, что там сидел доктор Гаузер и читал свою немецкую газету. Он даже захватил с собой ермолку и трубку. -- Что наша упрямая женщина? -- спросил он с особенной, виноватой кротостью в голосе.-- О, я много думал о ней... Когда Бургардт обяснил все, доктор Гаузер поднял палец вверх и проговорил: -- Я теперь понимаю упрямую женщину... да. Она имеет свое полное право... да. В виду решительнаго отказа мисс Гуд сделать операцию или созвать консилиум, старый медицинский джентльмэн решил, что он с своей стороны не имеет права оставлять больную и поэтому приехал с тем, чтобы провести всю ночь около нея. -- Она сейчас бодрится, а потом будет слабость, -- обяснил он Бургардту.-- Да, большая слабость... Я это хорошо знаю, потому что много лечил в свое время. Бургардт и Гаузер просидели в гостиной целую ночь. Положение больной быстро ухудшалось. Полосы забытья увеличивались. Являлся тяжелый изнуряющий бред. Доктор и Гаузер дежурили у постели больной поочередно, а когда она забывалась -- сидели в гостиной и разговаривали вполголоса. -- Что такое жизнь? -- спрашивал старик.-- Что такое смерть? С точки зрения философской, как говор