сцене Медеи -- Язон пьян, -- записала в своей книжке мисс Мортон. Она, очевидно, подготовилась к пьесе и хорошо знала ея содержание. Бургардт следил все время за выражением ея лица, стараясь угадать, что она испытывает. Ведь это было ужасно -- все видеть и ничего не слышать. Сцена для нея являлась чем-то в роде аквариума, где идет жизнь без малейшаго звука. Бургардт припомнил обяснение доктора Гаузера о преобладании в психологии глухонемых животных инстинктов, и ему казалось, что в лице мисс Мортон он находил что-то такое новое, особенное, чего раньше не замечал. На нем, как на живом экране, пробегали причудливыя тени, отражая смену внутренних движений, как на поверхности текучей воды отражается невидимый внутренний ток. Когда мисс Мортон понимала отдельныя сцены пьесы, ея лицо освещалась какой-то детской радостью, и она смотрела на Бургардта счастливыми улыбавшимися глазами. -- Милая, милая, милая...-- шептал Бургардт, отвечая ей счастливой улыбкой.-- О, милая... В антракте мисс Мортон непременно захотела пойти за кулисы к Марине Игнатьевне. По дороге они встретили Креузу, которая виновато стояла перед сердившимся режиссером. Бедная девушка смотрела на него умоляющими глазами и, кажется, готова была расплакаться каждую минуту. Эта сцена на сцене покоробила Бургардта, и ему хотелось наговорить режиссеру дерзостей. Марина Игнатьевна приняла гостей довольно сухо, и Бургардту не понравилось, когда она сказала совсем громко: -- Егорушка, вы счастливы? Ах, идите в сад, там играет музыка, а мне нужно еще просмотреть роль. Мы сегодня ужинаем вместе? Я вас приглашаю... -- Мы опоздаем к последнему поезду, -- неосторожно ответил Бургардт и сейчас же спохватился, когда лицо Медеи точно потемнело от этого "мы". Медея еще больше потемнела, когда мисс Мортон в припадке непонятной нежности обняла ее и поцеловала. -- Она тоже счастлива, бедняжка, -- уже тихо проговорила Бачульская, поправляя прическу.-- Идите, идите... Счастье не повторяется. -- Что с вами сегодня, Марина Игнатьевна?-- спросил Бургардт. -- Ах, оставьте меня... Ведь я сегодня -- Медея. В саду играл довольно плохенький оркестр и уныло бродила публика. Все это были дачники, которые пришли в театр только потому, что где нибудь нужно было убить вечер. Какия-то скучныя физиономии пили за отдельными столиками пиво, какия-то скучающия дачныя девицы уныло маршировали по центральной площадке, -- вообще все было скучно и уныло, и только одна мисс Мортон улыбалась своей детской улыбкой, крепко опираясь на руку Бургардта. Они поднялись на горку и долго сидели на самом верху деревянной башни, любуясь открывавшимся отсюда видом на лесистыя горы, усеянныя дачами, на линию финляндской железной дороги, на широкую равнину, которая уходила к невидимому взморью. Мисс Мортон обяснила, что ее сегодня приглашала Бачульская, чтобы она посмотрела на нее в роли Медеи. Спускалось солнце, затихали в садах птицы, по окрашенной розовыми бликами поверхности озера медленно чертили лодки. -- Вам хорошо?-- спрашивал Бургардт свою задумавшуюся даму. Она посмотрела на него какими-то непроснувшимися главами и ответила одним словом: -- Очень... -- О чем вы сейчас думали? Она смутилась, потом подняла на него глаза и засмеялась. Занавес уже был поднят, когда они вернулись в театр. Шла сцена между Креузой и Медеей. Бургардта поразила перемена в тоне последней, -- это была совсем другая женщина, оскорбленная, страдающая, большая своим женским горем. Чувствовался тот подем настроения, который так заразительно действует на публику. Бургардту казалось, что и публика совершенно изменилась за один антракт, и даже в молчаливом внимании к происходившему на сцене слышалась какая-то наростающая сила. Медея завладевала этой публикой, она делалась ея властительницей, душой и сердцем. Только артисты понимают такие великие моменты в своей жизни, которыми она только и красна. Даже мисс Мортон точно заразилась общим настроением и записала в своей книжке: -- Как она страдает... Когда занавес пал, наступила короткая пауза, которая разрешилась настоящим залпом апплодисментов. Никто не торопился к выходу, вызывая Бачульскую без конца, точно каждое ея появление усиливало произведенное впечатление. Дальнейшие акты шли уже полным триумфом артистки. Другие актеры точно приподнялись и даже Креуза не портила своей роли. Когда после третьяго акта Бургардт зашел с мисс Мортон в уборную, Марина Игнатьевна встретила их такая измученная, утомленная, и только лихорадочно горели одни глаза. -- Я не буду говорить вам комплиментов, -- говорил Бургардт, целуя ея руки.-- Это один из редких спектаклей, какие мне случалась видеть... -- Признайтесь, вы совершенно не ожидали ничего подобнаго? -- Вероятно, и вы сами тоже... Бачульская грустно улыбнулась и ответила: -- Это мой последний успех, а первых я не знала. Я еще несчастнее, ведь, этой Медеи, у которой были хоть дети, а мой Язон не желал даже сделать меня несчастной... У нея на глазах блестели слезы, и Бургардт понял, что она играла только для него одного, переживая непережитое и увлекаясь призраком собственнаго воображения. Из присутствующих никто не заметил сидевшую скромно в уголке Креузу. Когда Бургардт и мисс Мортон вышли, Бачульская быстро поднялась, сделала несколько шагов к двери и, прислонившись к стене, зарыдала. Комова осторожно подошла к ней, обняла и прошептала: -- Марина Игнатьевна, перестаньте... Ах, как я вас сейчас люблю!.. Бачульская опомнилась и, улыбаясь сквозь слезы, ответила; -- Это так... нервы... Ах, крошка, если бы вы знали, что я переживаю!.. -- Да, я знаю, что вы такая милая и всегда жалела, что вы меня почему то ненавидели... -- Разве я могу ненавидеть? Ведь нужно уметь и любить и ненавидеть, и заставлять себя любить... Куда мне, семерке, как меня называет Павел Васильич... Вот вам все дано, а я рядом с вами какая-то несчастная побирушка. -- Перестаньте, голубчик, говорить такия жалкия слова... Это не хорошо. У каждаго свое горе. Вы знаете, почему я сегодня хорошо играю? В партере сидит мой Язон, а с ним рядом Креуза... Они счастливы и не могут видеть, что мое сердце истекает кровью. Эта чувствительная сцена была прервана стуком в двери уборной. Это был неумолимый режиссер, тот самый маленький разсерженный человечек, который давеча чуть не довел Креузу до слез. Теперь он смотрел восторженными глазами на Бачульскую и повторял: -- Марина Игнатьевна... ах, Марина Игнатьевна! Ради Бога, не сорвитесь в четвертом акте, особенно во второй картине. Ведь я стою за кулисами и трясусь за вас. Но умиленный успехом режиссер напрасно безпокоился, -- четвертый акт прошел блестящим образом, вызвав настоящую бурю рукоплесканий. Бургардт стоял у барьера своей ложи и неистово апплодировал. Мисс Мортон махала платком и тоже апплодировала. Но Бачульская уже не замечала их и раскланивалась с публикой вообще. -- Знаете, я хотел уехать с последним поездом, -- писал он в книжке мисс Мортон:-- но придется изменить план. Вы останетесь ночевать у Марины Игнатьевны, а я уеду в город на извозчике. После спектакля поужинаем... Придется немного подождать, пока Марина Игнатьевна будет переодеваться. . Они отправились в буфет, и Бургардт заказал ужин на четверых, потому что нужно было еще пригласить Бахтерева. Было уже темно. С озера веяло прохладой. В ожидании ужина они отправились пройтись по пустым аллеям. Мисс Мортон боялась темноты и прижималась всем телом к своему кавалеру. А в это время с озера доносился свежий молодой голос, певший старинный романс Даргомыжскаго: Нас венчали не в церкви, Не в венцах, не с свечами... Венчала нас полночь средь мрачнаго бора... Венчальныя песни пропел буйный ветер Да ворон зловещий... -- Слышите, мисс Мортон?-- спрашивал Бургардт, забывая, что говорит с глухонемой. Не дожидаясь ответа, он быстро обнял и крепко поцеловал ее прямо в губы. Она не сопротивлялась и точно вся распустилась в его обятиях. А голос на озере продолжал петь: Всю ночь бушевала гроза и ненастье, Всю ночь пировала земля... -- Милая, милая...-- стонал Бургардт в отчаянии.-- Она не слышит моих слов?!.. Он усадил ее на скамью, и она припала своей белокурой чудной головкой к его плечу. Он целовал ея лицо, шею, руки, а она сидела с раскрытыми глазами, точно статуя, если бы статуи умели возвращать поцелуи и обнимать. А голос все пел: Разбудило нас утро... Земля отдыхала от буйнаго пира. Веселое солнце играло с росою... Бургардт немного сконфузился, когда, вернувшись на террасу, застал уже всех в сборе. Бахтерев имел недовольный вид страдающаго жаждой человека. Марина Игнатьевна пригласила на ужин Комову, которая очень стеснялась за свою летнюю кофточку не первой молодости. Мисс Мортон чувствовала на себе пристальный взгляд Maрины Игнатьевны и выдавала себя виноватой улыбкой. -- Поздравляю...-- проговорила Бачульская, когда Бургардт сел рядом с ней.-- Я рада за вас... Бургардт почему-то счел нужным сделать непонимающее лицо и вопросительно пожал плечами. Ужин прошел как-то вяло. Бахтерев с каким то ожесточением глотал водку рюмку за рюмкой и приговаривал к каждой: -- Да, Марина Игнатьевна... гм... Говоря откровенно... Впрочем, вы можете принять мои слова за лесть... вообще... да. Бачульская молча пила шампанское и заставляла пить Koмову, за которой ухаживала с афишированной нежностью. Комова с неприв