– Ты обещала никому не говорить, – упрекнула ее Ливи.
– Он не скажет маме.
Они подняли к нему лица с умоляющим выражением на них.
– Вы не скажете, не так ли? – спросила Делия. – Было очень поздно, и мы подошли к окну.
– В то время, когда должны были спать? – с видом заговорщика прошептал Маркус.
Девочки с виноватым видом кивнули.
Маркус прошел через комнату к окну и выглянул на улицу.
– Там очень красиво, не так ли? Темно, тихо и волшебно. Когда я был маленьким мальчиком, то иногда я просыпался среди ночи и не мог быстро снова заснуть. Тогда я забирался на сиденье возле окна и смотрел на звезды, воображая себе всякие чудеса. Если я наябедничаю на вас, то, полагаю, мне придется наябедничать и на себя тоже. В противном случае это будет несправедливо, не так ли?
Две белокурые головки кивнули в знак согласия.
– Что ж, мне просто невыносима мысль о том, что придется ябедничать на самого себя. Это мой особенный секрет.
Сестры переглянулись.
– Было очень, очень поздно, – призналась Делия.
– Я насчитала двенадцать ударов, когда били часы, – поддержала ее Ливи.
– А потом мы увидели, как упала звезда, вон там. – Маленький пальчик Делии указал на восток.
Маркус ощутил покалывание в затылке.
Это было именно то направление, откуда он приехал прошлой ночью. Как только пробило полночь, он покинул комфортную гостиницу «Замок Мальборо» и снова забрался в экипаж, чтобы продолжить путешествие и проехать оставшиеся тридцать с чем-то миль до Греймарча. Он не мог объяснить, чем было вызвано это внезапное решение, точно так же, как и то, какая первопричина привела его сюда из Лондона. В последнее время, кажется, происходило много того, что он не мог объяснить. Очень, очень давно он смог бы поверить в то, что упавшая звезда объясняла все.
Ребенком он на самом деле верил, что ангелы приглядывают за звездами, и за ним тоже; а когда они роняют звезды, то значит, они посылают ему особое послание. Даже когда он стал юношей – потому что он был мечтателем, что обычно свойственно всем идеалистам – он все еще наполовину верил в это.
Во время тех двух недель, что предшествовали свадьбе Джулиуса, ясное ночное небо было наполнено падающими звездами. Одной такой ночью, через неделю после приезда Кристины, она выскользнула в сад, чтобы встретиться с ним. Ей было жарко, она раскраснелась после танцев, а один светлый шелковистый локон выскользнул из-под шпильки и свисал над ее ухом. Маркус поправил его пальцем, и девушка вздрогнула. Затем, уголком глаза, он поймал вспышку: звезда, сорвавшаяся с якоря и набиравшая яркость по мере приближения к земле. Это отчаянное путешествие поглотит ее, он знал это – точно так же, как любовь поглотит его.
Если это было предупреждение, то оно запоздало. Маркус уже наклонился, чтобы коснуться ртом ее ушка, дрожа от собственной дерзости. Кристина тоже дрожала, но и только. Она не оттолкнула его, чего он опасался. Так что он осмелел и обнял ее, и, шепча слова любви, коснулся губами ее шелковистой щеки. Затем он выдохнул ее имя и прижался ртом к ее губам… и умер от счастья и воскрес благодаря этому первому сладкому, украденному поцелую.
Бой часов в коридоре резко вернул Маркуса в настоящее, к паре светловолосых ангелов, невинно взирающих на него.
– Мне лучше пожелать вам спокойной ночи, – произнес он, – или я опоздаю к обеду.
Глава 3
Кристина надела бриллиантовую подвеску, которую Артур подарил ей на их первую годовщину, и пожалела об этом. Холодный камень обжигал ее кожу. Были моменты, когда ей казалось, что подвеска загорелась, подхватив вспышку огня, выпущенную с противоположной стороны, из шейного платка Маркуса. В другие моменты она подозревала, что этот жар имеет совсем иное происхождение: от пылкого взгляда, который время от времени обращался к подвеске, расположенной между ее грудей, и, казалось, с каждым разом обжигал все сильнее.
Это все платье, сказала она себе. Оно было слишком рискованным. И все же оно таким не было, потому что бесчисленное множество других платьев имели такие же вырезы – или еще ниже – и их носили самые респектабельные женщины. Модные платья были частью ее недавно завоеванной свободы, часть соглашения, которое она заключила сама с собой в последние месяцы траура. Кристина соблюдала это соглашение и взяла на себя контроль над своей жизнью, вырвав своих детей, свой дом, свои поступки и свой гардероб из удушающих объятий золовок.
Борьба была долгой и болезненной. Она получила право наслаждаться победой и свободой.
Жаль, что она не накинула шаль.
Кристине хотелось, чтобы она не так остро воспринимала мужчину, сидящего напротив. Каждый раз, когда Маркус смотрел в ее сторону – как и должен был делать, пока они разговаривали – огромная столовая словно становилась меньше, а температура повышалась на несколько градусов, в то время, как ее горло сжималось и мускулы напрягались еще сильнее. К тому времени, когда подали десерт, она была напряжена, словно заводная часовая пружина, отсчитывая секунды, когда они с Пенни смогут уйти и оставить мужчин пить портвейн.
Когда Пенни наконец-то подала сигнал, что пришло время встать из-за стола, Кристина соскочила со своего стула, как чертик выпрыгивает из коробочки.
Она только и успела переступить порог и выдохнуть с облегчением, когда услышала позади себя голос Маркуса:
– Ты не заставишь меня сидеть и лакать это ужасное пойло, Джулиус. Я всегда терпеть не мог портвейн, точно так же, как не люблю утомительный обряд обмениваться одними и теми же пошлыми историями, которые наши предки рассказывали друг другу шесть сотен лет назад.
– Чего ты на самом деле не можешь терпеть, – проговорил Джулиус, – так это оставаться в стороне от леди.
– Что вполне логично, – последовал легкомысленный ответ, теперь уже почти рядом с Кристиной. – Они бесконечно прекраснее, чем комната, полная пьяных мужчин.
Он двигался быстро, и намного быстрее, чем она, обнаружила Кристина, потому что Маркус оказался с ней рядом, едва успев произнести последние слова.
– Интересно, какое загадочное название модистка дала цвету вашего платья? – спросил он, понизив голос. – Я бы назвал его красновато-коричневым, но это недостаточно затейливо. Возможно, Terre d'Inde подойдет.
– Полагаю, она называла его кирпично-красным, – ответила Кристина.
– Я помню, что раньше вы всегда были в белом, – проговорил он. – В белом муслине. Шелк издает совсем другой звук. – Его голос упал почти до шепота. – Совсем другой… шелест.
Так же медленно и неохотно, как он произносил эти слова, Кристина подняла голову и встретилась с ним глазами. Их взгляды не расставались на мгновение дольше, чем нужно, и в это время коридор сделался темнее, покрылся дымкой теней прошлого.
В то же самое мгновение они отвели взгляды, отвернувшись друг от друга, и инстинктивно ускорили шаги. Словно они оба ощутили, что в коридоре разверзлась опасная пропасть, Маркус и Кристина заторопились в безопасное убежище гостиной.
Две светлые шелковистые косы были уложены толстой короной на голове Кристины, и этот строгой стиль смягчался несколькими вьющимися локонами, обрамлявшими ее бледное лицо. Ни перья, ни кружево, ни ленты или драгоценности не обрамляли ее простую прическу, только сверкающие нити золотистого огня там, куда падал свет свечей. Этот же свет словно наполнял ее глаза серебристой пылью.
В остальном она представляла собой смешение огня и льда: грациозный изгиб шеи, белоснежная гладкость изящных плеч, и вздымающиеся округлости, ослепительно белые на фоне яркого красновато-коричневого шелкового платья. Бриллиантовая подвеска разбрасывала яркие искры, словно та плоть, с которой соприкасался камень, воспламеняла его. Маркус с трудом оторвал взгляд от этого зрелища – должно быть, уже в тысячный раз за эту ночь – и попытался прислушаться к истории, которую Кристина читала вслух. Из всех книг она выбрала «Франкенштейна», словно этот день был недостаточно готическим для нее.