Вокруг царили хаос и шум. Анеас хватанул ртом воздуха и надавил рукоятью топорика на дыхательное горло твари — как он надеялся. Слепая удача или мастерство стрелка бросили арбалетный болт в бок твари, на расстоянии ладони от бедра Анеаса. Исполинская туша хейстеноха содрогнулась, он вырвался из захвата Анеаса и вышвырнул его из воды. Анеас ударился обо что-то головой…
…он задыхался, легкие наполнила вода. Все происходило очень медленно. Он бежал к матери по огромному полю, с букетом в руках. Он сидел на груди Габриэля, пока Гэвин втирал свиное дерьмо тому в волосы, он целовал конюха по имени Энтони, и Энтони лежал мертвым, убитым его отцом, который стоял над ними с мечом в руках, а его мать…
…мать…
Он ощутил приступ боли. Его рвало, он задыхался и кашлял, его перевернуло вверх ногами, и вся боль сегодняшнего дня собралась воедино и…
Его не стало.
Нита Кван подошел к галлейскому офицеру.
— Он дышит, — сказал тот.
У него была странная улыбка, а его низкая архаика звучала по-школярски.
Нита Кван посмотрел на Анеаса Мурьена, который висел вверх тормашками, как выпотрошенный олень. Из раны на голове на палубу большого корабля текла кровь. Судовой врач приказал вот так подвесить захлебнувшегося капитана, а потом принялся целовать его и бить в живот, из-за чего на него набросилась Ирина. Но Смотрит на Облака удержала ее и объяснила ей что-то на хорошей высокой архаике, а галлеец снова улыбнулся странной, кривой улыбкой.
Гас-а-хо отстраненно наблюдал за операцией. Он курил трубку Та-се-хо и вдруг схватил перевернутого капитана за голову, притянул к себе, прижался губами к его рту и выдохнул, наполнив его легкие табачным дымом.
Анеас закашлялся, задергался, забулькал.
— Прекрати! — сказала Ирина.
Анеаса вырвало жидкой водянистой дрянью и рвало долго, выворачивая раз за разом. Галлейский врач придержал его голову и плечи, два матроса перерезали веревку и положили Анеаса на палубу, подальше от рвоты.
— Он дышит, — снова торжествующе сказал врач, на этот раз на высокой архаике, которую мало знают в Галле, но на какой часто говорят пришедшие из-за Стены.
Глаза Анеаса открылись.
Через час он сидел голый, если не считать белого шерстяного одеяла, в кормовой каюте круглого корабля. Пара матросов сняла тяжелые иллюминаторы, закрывавшие окна во время боя, — будто проделали бойницы в крепостной стене. За окнами мелькали берега Великой реки, а за кормой прыгали, как дельфины, длинные каноэ, с десяток. Рядом с ним сидели Нита Кван и Черная Цапля, егерь Джон де Монтс и Ирина. Все они расположились на длинной скамье с бархатными подушками. На стене справа висело великолепное панно со сценой Благовещения, слева — роскошный гобелен, изображающий охоту на кабана.
— Вы ждали нас? — спросил Анеас. Он все еще чувствовал себя ужасно. На самом деле, он вообще не чувствовал себя собой. Смерть — или почти-смерть — совсем сбила его с толку, и он утратил контакт с эфиром. На его месте теперь не было ничего. И так же, как он не мог перестать ощупывать кровоточащий обрывок уха, он постоянно тянулся в эфир, шагал в свой Дворец воспоминаний, морщась при встрече с тьмой, занявшей место чистого пруда, и возвращаясь к реальности. Он чувствовал себя совершенно больным. Он будто перестал быть собой. Это пугало его, как и всеобщий восторг, которым его встретили на палубе. Гас-а-хо утверждал, будто Анеас убил тролля в воде коротким топориком. Анеас же ничего не помнил, кроме удушья, как будто у него отобрали кусок жизни. Он помнил Смотрит на Облака, помнил нападение Эша и ночное путешествие по Клюкве, а вот сражение почти полностью забыл.
Галлейского капитана звали Шарль, Шарль де ла Марш. Это Анеас помнил: их познакомили только что. Этот человек был старше даже Та-се-хо, лет под шестьдесят. У него была седая борода и темные волосы, и он не брился неделю, но глаза его сверкали.
— Одна из ваших черно-белых птиц принесла мне приказ ждать в устье реки Сенешаль, или, возможно, Шодьер… или Вготче.
Смотрит на Облака кивнул через стол. Он курил глиняную трубку из Галле или Альбы, выпуская кольца дыма.
— Это хуранское название Клюквы, — сказала Смотрит на Облака.
— Я заглянул в каждую, — продолжал де ла Марш. — Я не задерживался; южный берег кишит Дикими.
Анеас сумел выдавить улыбку: