- Что я-то могу?
Бен Тов не ответил. Он подошел к окну и стоял там, сумрачно глядя поверх шиферных венских крыш на элегантный силуэт Карлскирхе. Не поворачиваясь, произнес:
- У меня есть свой человек в "Шатиле". Высокого ранга. Его надо уберечь. Из-за этого мы и не смогли поломать планы террористов. Знали ведь мы, что они охотятся на министра, хотя я лично считал, что их больше интересует профессор: в этой группе люди умные, с ясным пониманием цели. Одним словом, мы все знали. Нас предупредили, что где-то между Парижем и Бурже машину встретят боевики.
Он, тяжело ступая, расхаживал по комнате.
- Я просто не решился действовать в открытую, вмешаться - боялся засветить своего человека. Он у них и так уже под подозрением - в прошлом году я сам его подвел по глупости. Они наметили жертвой нашего посла в Афинах, мы приняли меры предосторожности. А у них отличная конспирация, всего трое и знали о готовящемся покушении, в том числе наш человек. Такой вот выбор: воспользоваться информацией и потерять агента или действовать как-то иначе.
- У нас есть досье на профессора Ханифа.
- Он руководит "Шатилой", - произнес Бен Тов.
- Знаю. - Баум помолчал, потом сказал: - Вопрос, значит, стоял так: министр обороны и ведущий специалист - или твой агент. И ты выбрал агента? Он говорил почти шепотом, момент был крайне деликатный. - Меня это, конечно, не касается...
- Ты думаешь, я поступил бы так, если бы не рассчитывал на другие меры безопасности? - резко возразил Бен Тов. Снова наступило молчание, только тяжелые шаги раздавались в тишине да поскрипывали неплотно прикрытые оконные рамы. Из радиоприемника лилась сладкая музыка Легара. Баум неподвижно, точно сфинкс, восседал на софе, обитой дешевой парчой.
- Да, я решил, что мой агент важнее, чем министр - чем любой министр, ясно? А причина - вот какая: группа "Шатила" - вовсе не то, что все остальные. Убийство в Бонне, нынешняя история в Париже - для других бы это стало конечной целью, триумфом. Для "Черного сентября", скажем, и прочих боевых команд. А для "Шатилы", я чувствую - всего лишь проба сил, дымовая завеса...
- Ничего себе дым, - произнес Баум как бы про себя.
- Все относительно, приятель. В мирное время каждая насильственная смерть - целое событие. А во время войны одна-единственная смерть - ничто, никого такое событие не интересует. Кто нынче считает погибших в Бейруте? Говорю тебе, Альфред, если эти люди достигнут того, к чему стремятся, то мы ностальгию будем испытывать по тем временам, когда министров убивали по одному.
Он умолк, ожидая вопросов от Баума, но не дождался - тот молча сидел на софе в другом конце комнаты. - Я в этом убежден, - добавил он. - Господи, сделай так, чтобы я ошибся! - В этом месте, будь Бен Тов католиком, самое время бы ему перекреститься.
- Может, объяснишь мне, почему ты пошел на такой риск?
- Я даже Мемуне этого не сказал.
- Как же ты решился взять на себя такое бремя?
- Ты рассуждаешь в точности, как моя жена. Не для того я летел в Вену, чтобы слушать попреки собственной жены.
"Эти израильтяне колючие, как кактусы, - подумал про себя Баум. Может, сабра - так называют тех, кто там родился, - именно это и означает?" Вслух он сказал:
- Адская тебе работа предстоит, Шайе.
- Это мне уже говорили.
- И долго ты собираешься жить на перепутье?
- Недолго - такое долго продолжаться не может. Надо ослабить риск, которому подвергается агент, и тут твоя помощь нужна. У меня есть план.
- Я же спрашивал тебя - чем помочь?
Снова остановившись у окна, но на сей раз спиной к городу, где некогда в одной из ночлежек плюгавый человечек, впоследствии назвавший себя Гитлером, вымещал свои обиды и неудачи на евреях, Бен Тов поведал Альфреду Бауму, на какую помощь он рассчитывает и почему.
- Ты увидишь - это и в интересах Франции, все заинтересованы - отнюдь не только моя страна.
Баум молча кивнул. Глаза его были полузакрыты, лицо бесстрастно. Он постукивал пальцем по колену в такт польке, которая звучала по радио.
- Имей в виду, - продолжал Бен Тов, - ты окажешься в той же ситуации, что и я: не сможешь довериться никому, даже самая малая утечка информации насторожит этих людей.
- Понятно.
Телефон, который подслушивают. Специально оборудованный автомобиль, который на деле оказывается не оборудованным. Полицейские патрули, в нужный день убранные. И рапорт насчет обнаружения явочной квартиры, над которым бы посмеялся любой новичок-полицейский. Без сомнения, и у Бен Това есть свои проблемы - хотя скорее политического свойства: мелкие дрязги, паранойя, разногласия между израильскими политиками уже лет сорок как въелись в жизнь этой страны. Что это - болезненное взросление нации? Или свойство местности - узкой плодородной прибрежной полосы, беспокойного во все времена пространства между Ближним Востоком и Северной Африкой, где две тысячи, а то и больше лет подряд не смолкают битвы и проливается кровь?
- Это единственная группа, которую надо по-настоящему остановить, единственные, кого мы боимся по-настоящему, - продолжал между тем Бен Тов. Все эти Соламе, Хабаш, Саламех, даже Нидал - их и сравнить нельзя с профессором Ханифом. Не потому, что он умнее, хотя и это тоже важно. Все дело в том, что в отличие от остальных Ханиф продумал все до конца. - Бен Тов стучал кулаком по ладони, как бы подчеркивая каждое слово. - Государство не уничтожишь, убивая его послов или взрывая школьные автобусы. Государство можно уничтожить совсем простым способом: физически. И это единственный способ. Все прочее - просто кино, как говорите вы, французы. Ханиф - самый опасный зверь среди политиков, он знает историю. Его специальность археология. Древние черепки и разрушенные фронтоны для человека такого типа безгранично важнее всего, что происходит в настоящее время, сейчас. Все эти бывшие дантисты и инженеры, заделавшиеся политиками, которые командуют организацией освобождения Палестины и прочим террористским отродьем, - они тоже хотят убивать, но в известных пределах.
Он снова заходил по комнате, руки в карманах, голова опущена, и глухой голос звучал контрапунктом развеселой радиомузыке.
- Их пределы понятны: они хотят захватить наши города и воспользоваться всем, что у нас есть, насладиться, потешить себя. А с Ханифом, я убежден, обстоит иначе. Он-то настоящий разрушитель - и других таких нет. Для него, я думаю, сотня лет - всего лишь миг в истории. Иерусалим, Назарет, Яффа - ему все это безразлично, он не собирается жить в этих городах или править ими, ему главное - выжить оттуда нас. Это новый Тамерлан.
Он помолчал подобно актеру, готовящемуся торжественно покинуть сцену:
- Эти дурацкие пастилки, что ты привез, - ну и гадость! Дай-ка сигарету.
Глава 4
На одной из красивейших улиц сирийской столицы среди кипарисов и эвкалиптов стоит вилла - поменьше, чем соседние, но тоже довольно большая. Ее построил в пятидесятые годы один предприимчивый зерноторговец, который впоследствии переключился на торговлю героином, вследствие чего вынужден был перебраться в более прочное помещение. Бывший его дом выглядит вполне респектабельным и сегодня, если не обращать внимания на то обстоятельство, что в воротах томятся двое молодых людей в линялых джинсах, рубашках цвета хаки и высоких шнурованных ботинках. У каждого автомат через плечо, патронташ поперек груди и связка гранат у пояса. Стоят они по стойке "вольно", провожают прохожих пристальными взглядами и посматривают по сторонам сосредоточенно, будто ожидая нападения.
Метрах в пятидесяти от виллы остановилось такси, вылез грузный человек, расплатился с шофером и направился к воротам, с трудом ковыляя под жарким солнцем и неловко одергивая вокруг пояса военную рубаху.
Кивнув стражам, он подождал, пока один из них открыл, а потом придержал створку ворот - на мгновение с улицы стал виден сад. Ворота с металлическим лязгом закрылись за толстяком, но еще долго были слышны его шаги по гравию.
- Еще кто-нибудь придет? - охранник задал вопрос так равнодушно, будто и не ждал ответа.