______________
* Подпольная кличка (фр.).
И когда в 1982 году, после массовых убийств в лагере возле деревни Шатила профессор сказал, что настала пора отложить учебники и вместо наук осваивать автомат Калашникова, она последовала за ним в Дамаск, участвовала там в деятельности коммандос и уже считала борьбу за освобождение Палестины своим кровным делом. Теория единства и неделимости национальных освободительных движений заключала в себе ту самую симметрию, ту логику и абстрактную красоту, которой жаждут все сторонники абсолютизма - и зачастую находят в дулах автоматов.
Иными словами, это был принцип домино: нанесешь удар по американскому империализму здесь - ослабишь его там. Сокруши союзника Америки Израиль - и пострадает ее же союзник Турция. Бомба, разорвавшаяся в Лондондерри, отзовется будто эхо, взрывом гранаты, брошенной в машину израильского посла в Бонне. Это логично. Этот был соблазн, который заключен в универсальной и все на своем пути унифицирующей системе.
Ее нисколько не устрашил сдвиг в стратегии палестинского движения, происшедший в начале восьмидесятых - от международного террора к политическим акциям. "Вооруженные стычки шестидесятых и семидесятых годов, объяснил ей профессор, - сослужили свою службу. Но в основном это были проявления незрелого еще движения - спорадические, плохо скоординированные, во многом зависевшие от личных свойств лидеров, среди которых встречались и психопатические личности. Убийства на Олимпийских играх в Мюнхене, в Лондоне, в афинском аэропорту, убийство Васфи Телла в холле отеля Шератон в Каире, то есть все то, с чего тогда началось, - ни один из этих подвигов не может сегодня служить образцом. Мученики, попавшие в лапы врагов, - Абу Юсеф, Камель Адван, братья Саламех и многие другие, - их образы могут еще вдохновлять на подвиги молодых коммандос. Но сами-то эти коммандос, действующие в Европе и на Среднем Востоке, уже стали чистым анахронизмом, о чем они сами, правда, не догадываются. Израиль не уничтожишь, бросая гранаты в его послов, толку от этого ровно столько же, сколько от всей этой болтовни в ООН". Ханиф говорил все это ей - и только ей, потому что ощущал в ней родственную душу, умеющую ненавидеть и безоговорочно смелую. И еще потому, что намеревался сделать ее своей избранницей, самым близким своим помощником. Об этом он говорил во время встреч в бейрутских кафе, куда часто приглашал ее по вечерам, и она, зачарованная мягким, гипнотическим, повелительным голосом, все больше проникалась его апокалипсическим видением истории и одновременно все больше подчинялась ему.
"Но что же тогда? - однажды отважилась она спросить. - Если политические акции не служат делу и если силой оружия нельзя вернуть Палестине ее земли, то что же тогда? И что представляет собой их группа "Шатила" - может, это просто такая загадка?" "Нет, это не так, - ответил профессор. - Вот придет время, когда она, Расмия, покажет, на что способна и он сможет доверять ей полностью, - тогда он объяснит, каким образом "Шатила" победит там, где потерпели поражение Организация освобождения Палестины и группа "Черный сентябрь". Расмия должна ему верить, сказал он. Вооруженные нападения должны продолжаться: если молодым сподвижникам не позволять время от времени стрелять, они покинут группу. Но настоящая цель "Шатилы" совсем другая.
Сейчас она сидела за старым письменным столом и печатала на машинке комната, когда-то бывшая спальней, переоборудована в кабинет: серые металлические шкафы с выдвижными ящиками для картотек, на полу - стопки книг и брошюр, в углу на маленьком столике старая копировальная машина. У стены, украшенной плакатами, изображающими славных арабских парней, а также гадких израильтян в объятиях дяди Сэма и Джона Буля, красовался темно-зеленого цвета металлический сейф. Возле другой стены, напротив двери, стоял нераспакованный деревянный ящик с чехословацким ярлыком.
- Мы едем вместе - ты и я, - сообщил Эссат.
- Знаю. Как раз готовлю деньги и паспорта.
- Хозяин, значит, тебе уже сказал?
- Профессор сообщил мне вчера вечером, что на следующей неделе мы с тобой едем в Рим.
- Тебе известно больше, чем мне, а?
- Возможно.
- Мне надо что-нибудь делать?
- Нет, пока не получишь от меня паспорт. Он будет иракский.
- Ты такая красивая, знаешь...
- Не знаю и знать не хочу. Для тебя я - товарищ Расмия.
- А жаль...
В этот момент снизу позвали: - Расмия, на минуту... - Это был голос профессора. Девушка поднялась и вышла за дверь, на лестничную площадку. Эссат метнулся к сейфу, пытаясь рассмотреть его поближе и прислушиваясь к голосам на лестнице. На дверце сейфа он увидел медную пластинку с выгравированной надписью, разобрал ее с трудом: Coffre-fort Dejazet, под этим Societe Anonyme Modele Azure No. A773810.
Поспешно вернувшись на прежнее место, Эссат изо всех сил старался запечатлеть в памяти прочитанные слова и особенно номер. Вошла Расмия и снова села за стол.
- Так вот значит, как, - произнес он смущенно, как бы продолжая прерванную беседу. - А я-то думал...
- А ты не думай.
Она склонилась над своими бумагами, прямые густые волосы, упав, почти скрыли ее профиль.
- До свиданья, - бросил он, будто обидевшись. - Завтра приду.
- Не приходи. Я тебя сама вызову, когда надо будет.
Эссат спустился по лестнице - за дверью кабинета профессора все еще разговаривали. Он не зашел попрощаться. На улице сел на свой мопед и поехал к центру. По дороге он несколько раз оглянулся и даже сделал в одном месте небольшую петлю, чтобы убедиться, что никто за ним не следит, а после этого уверенно двинулся к Большой мечети Омейядов. Оставив возле нее свой мопед, он пешком прошел через просторный двор, где голуби лениво вспархивали у него из-под ног и тут же опускались за его спиной. У входа он сбросил туфли и шагнул туда, где царили прохлада и мрак. В мечети, как всегда, было людно. Вышагивали взад-вперед студенты медресе, зубря свои тексты. Наставники выстраивали малышей в нескладные шеренги. В центре - беспорядочная толпа верующих. А возле высоких колонн отдыхают те, кто забрел в мечеть в поисках убежища от жары, не помышляя о молитвах. Многочисленные старики и дети пребывали тут в полном безделье - одни дремали сидя, прислонясь к стене, другие, собравшись по двое, по трое, лениво болтали. Время от времени смотритель мечети теребил спящих, призывая уважать священное место. Когда вдруг где-то голоса повышались, он шикал на спорщиков и норовил выпроводить их прочь. Эссат долго наблюдал за смотрителем-стариком в вылинявшем балахоне, босым, суетливым - пока тот, наконец, не остановился почти рядом возле кучки ребятишек, чей смех явно действовал ему на нервы.
- Ну никакого уважения, - вслух посочувствовал ему Эссат.
- Да, да, - отозвался старик, взгляд его при этом был устремлен куда-то в сторону.
- Не пропусти сегодня радио, - внятно произнес Эссат. - Послушай внимательно. Передашь, что я тебе сейчас скажу. - Этот толстый, Саад Хайек, возвращается в Париж, чтобы установить контакт. Теперь я скажу имя: он должен найти майора Савари из Главного управления внешней безопасности и через него установить связь с человеком по имени Таверне. Профессор хочет встретиться с этим Таверне.
Он повторил имена. Старик, казалось, и не слушал его вовсе.