Легре надулся на всех женщин. Жил он тогда скучно. Ходил в кино, иногда выпивал. Потом увлекся политикой. Снова влюбился и снова прозевал: он не знал, как признаться Марго. Ему казалось, что она его презирает. Лето было беспокойное: Сакко и Ванцетти… Легре каждый день выступал на митингах. Осенью Марго вышла замуж за Дюбона. Легре подумал: ей с ним интересней… На Новый год Дюбон позвал к себе приятелей. Он жил в маленьком домике возле фортификаций. Сидели поздно, выпили, накурили. Марго вышла в садик – подышать. Легре уходил: там она его окликнула; начала говорить о кино, спрашивала – видал ли он картину «Остров горя». Он молчал. Вдруг она быстро сказала: «Я вас тогда любила…» И вернулась к гостям. Легре обозлился на себя, решил, что он не создан для счастья; стал еще молчаливей.
Почему он сейчас вспомнил об этом? Да вот, Жозет… Это – дочь товарища. Иногда Легре кажется, что Жозет ласково на него смотрит. Но ей двадцать четыре года, а ему сорок два. Он ей сказал: «Я для вас стар». Почему она рассердилась?.. Надо бы с ней поговорить, Легре все откладывал: не время. И вот сейчас, взволнованный беседой с Дениз, он думал: так и жизнь пройдет…
Он обмотал вокруг шеи шарф. Не то дождь, не то снег… Что ж это за весна?.. Позвонить Виару… Если Блюм уйдет, Дессер ни за что не уступит… Пожалуй, тогда очистят завод силой… А еще недавно казалось, что все у них в руках… Завтра Бретейль будет командовать… Слишком понадеялись на свою силу: большинство, выборы, Народный фронт, демонстрация… А те рыли и рыли… Вот и прозевали!.. Как Легре – Марго… Ну и холод!..
Легре прошел в комнату, где заседал стачечный комитет. Его обступили: что нового?
– Три пункта. Первый – насчет забастовки. Надо держаться. На других заводах настроение боевое. Там были делегаты… На «Гноме» ни за что не уступят… А Дессеру нелегко. Им самолеты теперь вот до чего нужны. Гитлер опять что-то готовит… Значит, на Дессера нажмут: заказы-то он должен сдать. Пункт второй: с министерством. Наши решили обратиться к правительству. Не должны они уходить. Палата выразила доверие. А что сенат? Богадельня! Этих старикашек давно надо отослать на покой. Я к Виару пойду. Мы им предлагаем поддержку. Если понадобится, выйдем на улицу.
– Виар – порядочное дерьмо.
– Не спорю. Но и дерьмо дерьму рознь. А положение у нас посредственное: выбирать приходится не между двумя розами. С Тесса будет еще хуже.
– Это правда. А третий?
– Что третий?..
– Да ты сказал: три пункта.
Легре усмехнулся:
– Я и забыл… Третий – насчет погоды… Разве это, товарищи, весна! Это не весна, а безобразие!..
5
На нарядной улице Сен-Онорэ, возле дворца президента республики, с раннего утра толпились зеваки. Репортеры держали наготове блокноты и «зеркалки». Держали пари: кого вызовет президент? Любопытные в окрестных барах согревались кофе или грогом. В девять часов к воротам подъехала большая машина. Тесса, свежевыбритый и благоуханный, легкой поступью прошел наверх. Он позволил себя заснять, но шутливо погрозил пальцем журналистам:
– Президент вызвал меня для консультации. Это все, что я могу сказать. Бутоны распускаются. Зачем их преждевременно раскрывать? Терпение, друзья, терпение!
Пропажа документа, тревога за Дениз, болезнь жены – все было забыто; Тесса сиял; и один из журналистов пробормотал с завистью: «Подумать только, что ему пошел седьмой десяток!..»
Фотографы снимали Эррио, Даладье, Бонне. Жизнь депутатов и сенаторов была нарушена. Никто из них вовремя не позавтракал. Толпились в кулуарах палаты. Рассказывали друг другу о событиях; президент республики, поблагодарив председателя сената, заплакал от волнения; Даладье забыл выпить аперитив; Тесса при всех обнял Бретейля. Напрасно артистки Французской комедии, балерины, хористки и просто красотки поджидали в урочный час влиятельных любовников: представителям нации было не до любви.
Только Виар начал день необычайно спокойно: его не тревожили репортеры, он не пошел в палату, он был вне игры. Уже зимой он понял, что радикалы созрели для очередной измены, и теперь он не испытывал никакой обиды. Он погрузился в домашние хлопоты, смотрел, как рабочие упаковывали его картины (он собирался, не откладывая, переехать на свою частную квартиру), написал экономке в Авалон, чтобы закончили ремонт к июлю. В этом году он наконец-то насладится каникулами!..
За несколько дней до министерского кризиса к Виару приехала младшая дочь Виолет, проживавшая в Нанси, где у ее мужа была транспортная контора. Виолет нашла отца озабоченным; он подсчитывал голоса, брюзжал на сенаторов, жаловался, что никто его не понимает. Но теперь Виолет не могла нарадоваться: отец сиял. Он пил кофе из большой чашки, дул, чтобы отогнать пенки, и лукаво ухмылялся. Не зная последних событий, можно было принять его за победителя.
– С сегодняшнего дня я вольная птица. Я покажу тебе несколько выставок на улице Боэси. Последние работы Дерена восхитительны.
Он прошел в кабинет. Секретарь его ждал: неотложные дела. Префект Нижней Шаранты сообщал о наводнении; необходимо принять срочные меры для помощи пострадавшим. Еще вчера это известие взволновало бы Виара: он знал, как легко использовать стихийное бедствие для политической агитации. Но теперь он пожал плечами:
– Этим займется мой преемник. Кстати, я ему не завидую. Префект Нижней Шаранты – приятель Бретейля. Да и вообще этот департамент – осиное гнездо. Вы говорите, что Шаранта сильно поднялась?
И, не выслушав ответа секретаря, Виар задумался. Он видел большую реку, серую и молчаливую. Кое-где затопленные наполовину деревья. Вороньи гнезда… Для Виара, освобожденного от государственных забот, наводнение было только явлением природы, поэзией. К действительности вернул его непрошеный гость – Легре.
– Коммунисты предлагают вам не сдаваться. Народный фронт победил на выборах, и только палата выражает волю страны.
– Но конституция…
– Конституция не обязывает вас считаться с вотумом сената. Вы хотите юридического оправдания? Пожалуйста! Когда сенат высказался против радикального кабинета, Леон Буржуа не ушел. А теперь – по существу. Если вы уйдете, вы откроете путь фашистам. Сначала Даладье, Бонне, Тесса. Потом – Бретейль.
– Мой друг, зачем преувеличивать опасность? Даладье – организатор Народного фронта. Да и Тесса не так уж страшен. Если я не ошибаюсь, за него голосовали коммунисты. Это типичный радикал, колеблющийся, но честный…
Легре не умел прикидываться. Он встал, повысил голос:
– Вы как-то при мне сказали, что связали свою судьбу с судьбой рабочего класса. Рабочие хотят, чтобы вы остались. Я не стану вас обманывать. Часто мы осуждали вашу политику, вы это знаете. Но теперь не время для споров… Фашисты мечтают, как бы разгромить все рабочие организации. И мы готовы вас защищать. Вы обязаны остаться. На завтра назначена большая демонстрация перед зданием сената. Мы покажем старичкам, на чьей стороне сила.
Виар едва заметно улыбнулся.
– Я очень признателен вам и вашей партии за доверие. Но теперь это носит ретроспективный характер… Сегодня утром Блюм вручил президенту коллективную отставку.
Легре сел, закрыл ладонью глаза.
– Все это плохо кончится. Сначала они разгромят рабочих. Потом?.. Потом будет, как с Австрией, – придут немцы. Испания доживает последние дни. Чехов они выдадут. Бретейль пойдет с кем угодно, с Муссолини, с Гитлером, лишь бы «навести порядок»…
Виар сочувственно кивнул головой. Теперь он был только левым депутатом; он мог свободно высказывать свои чувства.
– Вы совершенно правы. С Испанией поступили отвратительно. Говоря откровенно, комитет по невмешательству – постыдная комедия. Итальянцы делают что хотят… Я вполне разделяю ваш пессимизм.
Легре хотелось спросить: «А кто виноват?» Но он промолчал; он понимал бесполезность разговора. Виар патетично развел руками. Легре вспомнил, как два года тому назад на собрании Виар его обнял. Он повторил: