Я смотрю на нее, не сводя глаз с ее, словно вышедшего из-под руки искусного мастера, профиля, каждая черта которого граничит с тонкой ювелирной работой. Ее красота не привычная, нет в ней свойственной многим женщинам мягкости, скорее холодная, недоступная для понимания, но заставляющая запомнить даже малейшие детали ее молодого лица. Сколько ей? Наверное, лет двадцать семь? От звука ее смеха, не заливистого, слыша который хочется присоединиться, а какого-то сдержанного, говорящего, что воспитание для нее не пустой звук, по моему позвоночнику пробегают мурашки, что не может не удивлять человека, разменявшего четвертый десяток. Вот она подносит бокал к губам, слегка проводя языком по своей верхней губе, собирая остатки сладкого напитка, прислушиваясь к болтовне моего друга, который изрядно перебрал и уже вряд ли соображает, какие глупости ей говорит. Стрелки часов перевалили за полночь, а она так же свежа и собрана, словно только недавно поднялась из постели. Чувствуя жжение от обжигающего коньяка, я хмурюсь пронзившей меня совершенно неуместной мысли: «А какая она по утрам?».
— Андрей, наверное, стоит отвезти Антона домой, — устремляя на меня взгляд своих голубых глаз, обращается ко мне Рита, когда Павлом склоняет свою голову на сложенные на столе руки. — Я вызову такси, ты ведь знаешь его адрес?
Я удивленно выгибаю бровь, доставая купюры из своего бумажника, намереваясь оплатить счет.
— Странно, что ты не в курсе. Или вы только о живописи говорите? — как-то ехидно выдаю я, делая последний глоток спиртного.
— Говорим, и о живописи в том числе… Антон довольно приятный собеседник, — перенимая мои интонации, отвечает девушка. — Только, мне кажется, это касается лишь нас двоих.
— Я просто переживаю за друга… Боюсь, он стареет, раньше ему куда легче давалось кого-то увлечь.
— Пытаешься его компрометировать? Не боишься, что я решу, что он законченный бабник и брошу, разбив ему сердце, — дав знак официанту, чтобы он вновь наполнил опустевший фужер, интересуется Маргарита.