Всю ночь, только на чуть-чуть засыпая, они отдавались друг другу со страстью молодожёнов на любовном ложе, а перед самым рассветом, помня о том, что Антоний может не сдержать слова и в любой момент прислать за ними, Кальвисий приказал слугам срочно готовить тёплую ванну. Закутавшись в белые одежды и взяв в руки острый нож, Кальвисий Тулл обнял за плечи ливийку и спросил её ещё раз:
— Может быть, передумаешь?..
— Нет, господин.
— Не зови меня так... С этой минуты ты для меня не просто возлюбленная, ты жена моя, Техенна...
— Благодарю тебя, муж мой! Идём, не будем медлить.
— Да, милая, медлить не будем...
Они прошли в ванное помещение и скинули с себя покрывала. Затем он снял со стены, расписанной цветными фресками, висевшие на золотых цепочках два изображения жука-скарабея, сделанные из драгоценных камней; одно надел на себя, другое протянул ливийке:
— На, тоже надень и твори молитву своему богу Митре, а я помолюсь Изиде... О несравненная, о великая богиня Изида, дочь неба и земли, ты, которая вместе со звёздами делаешь ночи радостными, сделай так, чтобы и моя смерть стала для меня лёгкой и радостной... О прекрасная Изида, прими меня в свои объятия и отнеси меня в твои зелёные сады по ту сторону жизни...
Закончила молиться и Техенна.
Кальвисий поцеловал только что надетое на шею изображение скарабея, близко поднёс его к глазам и громко начал читать надпись на камне, кстати, касающуюся и той, которая тоже готова была умереть...
— Наши сердца, полученные нами от матери и которые были у нас, когда мы пребывали на земле, — о наши сердца, не восстаньте против нас и не дайте злого свидетельства о нас в день суда!
Кальвисий и Техенна, обнажённые, приблизились к мраморной ванне, в которой голубела вода. Они ступили в неё и легли рядом, тесно прижавшись друг к другу. Кальвисий взял руку наречённой жены, заглянул в глаза, хотел что-то спросить, но раздумал. увидев в зрачках уже отражение Другого мира; ливийка как бы видела его, Кальвисия, и не видела, она уже была на другом конце жизни, находясь на границе со смертью; Техенна уже чувствовала дыхание последнего мига, отделяющего день от ночи, свет от мрака, лишь только лезвие коснётся сейчас места сгиба локтя и — всё... Нож перерезал вену, и кровь толчками полилась из неё, окрашивая голубую воду... Техенна закрыла глаза, опершись затылком о мраморное ребро ванны, и замерла. И Кальвисий скоро увидел на её побелевших губах улыбку...
Тогда он сам быстрым движением полоснул ножом вначале на одном сгибе, затем на другом и прошептал:
— Рутилий, сынок, ты, когда узнаешь обо всём, простишь меня. Ради тебя я делаю это... Ради тебя...
А душа Рутилия, может быть, в это время смотрела на Кальвисия с небесной высоты и плакала, удивляясь неосведомлённости своего отца, который обращался к нему как к живому...
III
Известие о самоубийстве бывшего сенатора застало евнуха за чтением послания из Южной Галлии от легата Литория, в котором он сообщал, что Аэций благодарил императрицу за предоставленную ему возможность съездить в Паннонию в лагерь гуннов, где воспитывался его сын. Далее Литорий испрашивал у Плацидии позволение напасть на Толосу, так как воля короля вестготов сломлена страшной вестью о несчастье, происшедшей с его старшей дочерью — король вандалов Гензерих, заподозрив невестку в попытке своего отравления, отрезал ей уши и нос и отправил к отцу...
Антоний начал размышлять, как лучше изложить императрице просьбу Литория, чтобы она удовлетворила её. Евнух стоял на стороне легата, потому что ненавидел Аэция. Собственно, причин как таковых, чтобы ненавидеть полководца у корникулярия не было, просто люди, к которым питала Плацидия всего лишь благосклонные чувства, сразу становились в ряд неугодных Ульпиану.
Сие обстоятельство объяснялось не только ревностью или завистью, но и политическими соображениями. «Разделяй и властвуй!» — эту фразу приписывают одному монарху, правящему намного позже описываемых нами событий, но такое правило, возведённое в догму, негласно существовало уже с того времени, когда стали выделяться свои «монархи» в виде всяких вождей племён...
Подобную мысль и постарается евнух изложить Плацидии, чтобы она поняла, что усиление одного только полководца Аэция в Южной Галлии недопустимо, ибо он опасен ещё и тем, что издавна водит дружбу с гуннами... А Плацидия должна помнить то шестидесятитысячное войско дикарей, которое он привёл в Италию после размолвки с Бонифацием...