Говорят, что года четыре назад, в декабре 1941 года, по заданию императорской ставки сюда приезжала высокопоставленная комиссия для ознакомления с состоянием военных укреплений. Комиссия нашла Северное плато самым уязвимым местом в обороне острова. Это было в те дни, когда грозовые тучи войны, собиравшиеся над Тихим океаном, разразились громом фугасных бомб, сброшенных японскими самолетами на американскую военно-морскую базу в Пирл-Харборе. Спустя месяц на траверзе бухты Мисима, у охотского побережья острова Минами, бросил якорь военный транспорт „Хигаси“. В его трюмах находились закованные в кандалы военнопленные китайцы. Документы свидетельствуют, что когда „Хигаси“ выходил из порта Дайрен, в его трюмах было три тысячи человек. На остров Минами доставлено на двести человек меньше, — они умерли в дороге от невыносимых условий. Военнопленных выводили на берег в кандалах и помещали за колючей проволокой, неподалеку от главной базы гарнизона острова. Тогда же на острове были закрыты все рыбозаводы, а гражданское население поголовно вывезено в Японию. Так начались трагические события, о которых пойдет речь.
Каждое утро из бухты Мисима к Северному плато уходили небольшие корытообразные суда — десантные баржи, битком набитые военнопленными. Их сажали плотно друг к другу на корточки по десять в ряд, спиной к задней палубной надстройке, на которой располагалась охрана с двумя пулеметами. Каждый десяток людей был связан одной веревкой за руки, загнутые за спину, от рук по спине отходила петля на шею. Стоило сделать хоть небольшое движение руками, как петля начинала затягиваться на горле.
У Северного плато военнопленных высаживали и разводили мелкими группами. Здесь их развязывали и каждому вручали кирку или лопату. С утра до позднего вечера долбили они каменистый грунт, прокладывая бесчисленные ряды траншей, подземные ходы сообщений, а потом и целые подземные галереи, казематы, уходящие в глубину на несколько этажей.
Прошло около четырех лет. Северное плато, на десять километров протянувшееся от подножия вулкана Туманов до утеса Вакамура, преобразилось. В его центре прямоугольником легли две широкие бетонированные ленты — взлетно-посадочные дорожки аэродрома; у подножия вулкана раскинулся танковый и артиллерийский парк; по краям плато протянулись в несколько рядов извилистые траншеи с бетонированными колпаками дотов, с пулеметными гнездами, с бесчисленными подземными ходами сообщений. По всему побережью плато пролегла отличная гравийная дорога. Ее кольцо замыкалось у подножия вулкана Туманов. Оттуда отходила еще одна дорога — к восточному берегу. Она пересекала несколько лесистых отрогов и глубоких распадков, выходящих к Тихому океану, и, достигнув глубокой, просторной долины Туманов, пересекала по ней в западном направлении весь остров до охотского побережья, заканчиваясь у бухты Мисима — главной базы гарнизона.
И хотя еще ни разу не гремела здесь канонада боев, не ходили на штурм укреплений войска противника, а уже в земле по всему плато лежало много-много человеческих костей: две трети военнопленных погибло на острове. Мерли от голода и непосильного труда, от дизентерии и чахотки, гибли в зимнюю стужу, падали под пулями охранников, под самурайскими саблями офицеров-фехтовальщиков, любивших показать искусство сабельного удара на беззащитных жертвах.
Теперь работы подходили к концу: зачищались последние галереи, соединяющие узлы укреплений и „лисьи норы“, ведущие от главных галерей к амбразурам в прибрежных скалах, бетонировались последние отсеки казематов в подземелье.
Однажды утром, — это было в первой половине июля 1945 года, — на Северное плато прибыли командующий гарнизоном генерал-майор Цуцуми и его заместитель подполковник Кувахара. Их бронированный вездеход остановился у здания штаба укрепрайона, врытого в землю, обнесенного бруствером и похожего на овощехранилище.
К вездеходу с необыкновенной расторопностью подбежал, будто шар подкатился, маленький, толстенький полковник инженерных войск, начальник строительства укрепрайона. О нем никак нельзя было сказать, что он вытянулся в струнку перед начальством, скорей он еще более округлился и замер, напоминая фарфоровую статуэтку.
Генерал грузно сошел на землю и вялым кивком ответил на приветствие полковника. Это был крупный мужчина, с типичным видом солдафона: подчеркнуто прямой корпус (на Руси говорят — „будто аршин проглотил“), тяжелая, словно вытесанная из четырехугольного бурого камня, застывшая физиономия.