Все эти излишества — частью которых стала и наша нелепая урна — действуют мне на нервы. Насколько эта урна выбивается из всего окружающего! Если бы только Ричард сначала посоветовался со мной! Это было на него не похоже — несмотря на все недостатки, он все же человек благоразумный и должен был бы увидеть, что урна уж слишком велика. В этом выборе я вижу руку его матери. У нее вкус всегда был отвратительный.
Забавно было наблюдать сегодня, как он расшумелся из-за этого ангела, возведенного на могиле близ урны (я бы даже сказала, слишком близко — ощущение такое, что они в любой момент могут наброситься друг на друга). А я только изо всех сил старалась не рассмеяться.
— Какое они имеют право навязывать нам свои вкусы? — сказал он. — Мы, что, теперь должны каждый раз, приходя сюда, видеть это сентиментальное идиотство? Меня от этого просто наизнанку выворачивает.
— Он сентиментальный, но безобидный, — отвечала я. — По крайней мере, он из итальянского мрамора.
— Плевать мне на мрамор! Я не хочу, чтобы этот ангел торчал рядом с нашей могилой.
— А ты не думал, что они, может быть, то же самое говорят о нашей урне?
— С нашей урной все в порядке!
— А они наверняка считают, что с их ангелом все в порядке.
— Этот ангел выглядит нелепо рядом с нашей урной. Самое главное, он стоит слишком близко.
— Вот именно! — сказала я. — Ты же не оставил им места.
— Очень даже оставил. Еще одна урна смотрелась бы здесь прекрасно. Может, чуть поменьше нашей.
Я подняла брови, как делаю это, когда Мод говорит какую-нибудь глупость.
— Да пусть бы даже такого же размера, — снизошел Ричард. — Да, вот это бы смотрелось впечатляюще — две урны рядом. А у нас вместо этого такая вот ерунда.
И так мы продолжали до бесконечности. Хоть я и не особо высокого мнения о пустолицых ангелах, разбросанных по всему кладбищу, но все же они меньше действуют мне на нервы, чем урны. Когда подумаешь, что люди ставят на могилы, — оторопь берет, ведь эти самые урны использовались римлянами как хранилище человеческого праха. Языческий символ в христианском обществе. Но тут полно и всякой египетской символики. Когда я сказала об этом Ричарду, он только раздраженно хмыкнул; но вот единственное возражение, что у него нашлось: «Могиле Коулманов эта урна добавляет достоинства и изящества».
У меня на этот счет большие сомнения. Я бы сказала, что это скорее крайняя пошлость и неуместная символика. Но мне хватило такта промолчать.
Он продолжал распространяться по поводу ангела, когда — пожалуйста — появились и его хозяева в полном трауре. Альберт и Гертруда Уотерхаус — никакого отношения к художнику,[1] по их собственному признанию. (И слава богу — мне криком хочется кричать, когда я вижу его бездарные картины в Тейте.[2] У леди из Шалота[3] в ее лодке такой вид, будто она нанюхалась опия.) Мы не встречались с ними прежде, хотя эта могила принадлежит им уже несколько лет. Они какие-то ни рыба ни мясо: у него рыжая борода и вечная улыбочка на лице, она — из тех женщин, чьи талии безвозвратно исчезают после родов, а потому платья на них сидят как на корове седло. Волосы у нее не волнистые, а в мелкую кудряшку и выбиваются из-под шпилек.
У ее старшей дочери Лавинии, которой, похоже, столько же лет, сколько и Мод, чудные волосы, каштановые, шелковистые, вьющиеся. Она капризная, избалованная девчушка, и отец явно купил этого ангела по ее настоянию. Ричард чуть не поперхнулся, услышав это. И на девочке было черное платье, отделанное траурным крепом, — вещь вульгарная и ненужная для ребенка ее возраста.
Мод, конечно, сразу же влюбилась в эту девочку. Когда мы все вместе обходили кладбище, Лавиния все время прикладывала к глазам платочек с черной оборочкой, а стоило нам оказаться у могилы маленького мальчика, умершего пятьдесят лет назад, как она разрыдалась. Мне остается только надеяться, что Мод не будет копировать ее поведение. Мне такие глупости невыносимы. Мод — девочка очень благоразумная, но я видела, как она старается подражать своей новой знакомой. Они исчезли вместе — Господь знает, что у них было на уме. Они появились снова уже лучшими подружками.
Сомневаюсь, что мы с Гертрудой Уотерхаус могли бы стать подругами. Когда она в очередной раз повторила, как ее опечалила смерть королевы, я не сдержалась и сказала, что Лавиния, похоже, очень даже наслаждается трауром.