— Этот увечный мальчуган учит остальных читать; он очень смышленый и во многом помогает мне, — проговорила Мария и добавила: — Сейчас принесу бумаги.
— Это не к спеху, моя сеньора. Бумаги подождут, — сказал генерал. — Господин нотариус составит купчую, а я посмотрю, каков вид из этих окон.
И, подойдя поближе к судье, он шепнул ему:
— Мне не хватает воздуху.
— Сеньор генерал, — обратилась к нему Мария Мойзес.
— Слушаю вас, сеньора.
— Если вы, ваша милость, захотите отдать эту ферму в аренду, прошу вас, пусть арендатором останется этот бедный старик, у него много детей и внуков.
— Хорошо, моя сеньора, — отвечал генерал голосом, дрожавшим от слез.
— Я обязана ему жизнью... Это он...
— Ну ладно, ладно, — прервал Брагадас, вытирая рукавом глаза.
— Это он нашел вас в реке, — договорил за Марию генерал.
— Так и было.
— В ивовой колыбели, — прибавил Антонио де Кейрос.
— Которую я храню до сих пор, — отвечала она, улыбаясь, — ибо это все, что досталось мне в наследство от родителей; по крайней мере, возможно, что эта корзинка была в руках у моей матери.
— Просто не верится, что такой кораблик мог держаться на воде, — заметил судья.
— Очень плотное плетение, — пояснила Мария. — Я даже делала опыты: укладывала моих подкидышей в эту колыбель и опускала на воду, и колыбель держалась на воде. Угодно вам взглянуть на нее, милостивые сеньоры?
— Да, хотелось бы, — проговорил генерал.
— Принеси колыбель, Жоакина.
— Подойдите-ка поближе, почтенный Брагадас, — сказал генерал. — Вы мой арендатор, и мы с вами поладим, не сомневайтесь.
— Видите ли, сеньор, я-то предпочел бы остаться при моей хозяйке, — сказал старик.
— Я уже не хозяйка вам, дядюшка Франсиско, но буду всегда вашим верным другом. — И Мария Мойзес обняла старика, а тот встряхнул головой, сдерживая рыдания.
Принесли колыбель. Генерал рассматривал ее с крайним вниманием; заметив заинтересованность фидалго, Мария Мойзес улыбнулась и проговорила:
— Колыбель моя очень старенькая; когда я гляжу на нее, то понимаю, что мне уже много лет...
— Эту колыбель держала в руках ваша мать, — сказал генерал.
— Может быть, — отвечала Мария, — но кто знает? Возможно, мать и не видела меня... Трудно поверить, что она могла собственноручно предать меня на волю течения...
Купчая была закреплена.
Судья Гонсалвес Пенья выложил десять тысяч крузадо в золотых соверенах на стол, на котором нотариус уже разложил все составленные им документы.
— Вот условленная сумма, — сказал Кейрос. — Доходы от фермы сеньор Франсиско Брагадас будет выплачивать, как прежде, милосердной матери сирот.
— Моей хозяйке?! — вскричал старик.
— Вашей хозяйке.
— Да пребудет с вами в жизни и смерти сонм ангелов, сеньор генерал! — воскликнула Мария.
— Сонм ангелов — это слишком много, — отвечал Антонио Кейрос. — Мне довольно, если в жизни пребудет со мною один-единственный ангел, и хочу я, чтоб этот ангел не покинул меня и в смертный час. — И, взяв Марию за руки, он продолжал: — Если в смертный час мне будут светить глаза твои, Господь призовет меня к себе — не за мои заслуги, а за добродетели моей дочери. Будешь ты тогда молить бога за отца своего, Мария?
— Я? Иисусе, я — ваша дочь! — воскликнула она, судорожно сжимая руки.
Отец поцеловал ее в лоб.
Мария упала на колени, схватившись за руки отца; и все — и старые, и малые — преклонили колена, охваченные экстазом и трепетом под электризующим действием этого возвышенного мгновения.
Томас Рибейро, если в сердце у тебя осталась хоть одна слеза, вообрази эту картину и опиши ее, если можешь, а я не могу и не хочу, ибо последнее слово моды в повествовательном жанре состоит совсем не в том, чтобы живописать, пользуясь готическим колоритом романтиков, трогательные сцены, от которых в душе вспыхивает искра восторга. Сейчас модно живописать лишь гангренозную плоть, сгущая красно-фиолетовые тона язв и зеленоватые тона разложения, столь характерного для современности. Литераторы воспевают трупную зелень, а литературные произведения — гниль.