Борис едва не поперхнулся блинчиком. Я тоже немало удивился. Мне как-то в голову не приходило, что Марина пишет не только ради забавы.
– Да, в живописи мы точно недотепы, но цифры впечатляют. – сказал я.
– Патрик, я единственная ученица Берэ, в свою пору мне это помогло.
– Кто такой Берэ? – спросил Борис.
Мы с Мариной переглянулись.
– Знаешь, наверно лучше тебе справиться у гугла, – ответила Марина, – а мы, пожалуй, поедем.
– Хорошо, перед мостом поезжайте направо вдоль реки пока не доберетесь до другого моста. От него дорога ведет к озеру.
Борис проводил нас до калитки уже на ходу тыкая в смартфон в поисках Берэ. Мы уселись в авто Марины и поехали к озеру. Оказалось это совсем рядом. Минут через десять мы были на месте.
Озеро выглядело красиво и внушительно, его дальний берег граничил с холмами, а по левую сторону тянулся сосновый лес. Прямо перед нами был небольшой песчаный пляж, в дальнем конце которого мы увидели мостки с привязанными к ним лодками. Марина разулась и по кромке воды пошла к ним, я пристроился рядом.
– Очень красивое место. – сказала Марина, – Я могла бы задержаться на недельку чтобы порисовать, но боюсь подружка Бориса это не переживет. Как он умудрился найти такую наивную целомудренную особу. Я думаю, она все еще девственница и никогда не покидала этих краев.
– Это плохо? – спросил я.
– Откуда мне знать, что плохо, а что хорошо. – ответила она. – Вода отличная, я непременно искупаюсь.
Добравшись до мостков, мы забрались в одну из лодок, и я начал грести в сторону холмов.
– Патрик, ты не хочешь мне рассказать, что же все-таки произошло? – спросила Марина, когда мы уже достаточно удалились от берега.
Я продолжал неспеша грести, думая, о чем я могу ей рассказать и получалось, что очень мало. Почти все было связано с болезнью Риты и тем, что творили ее родители. Марина какое-то время ждала, внимательно рассматривая меня. Потом сказала.
– Патрик, я ценю твое умение хранить секреты, но так у нас ничего не получится. Поверни пожалуйста в сторону леса и слушай меня.
Я кивнул и повернул лодку.
– Все началось летом 99-го. Мне тогда было всего тринадцать лет. Я увидела Бертрана на набережной и подошла посмотреть на его картину. Знаешь это было нечто. До той поры я немного увлекалась живописью и у меня неплохо получалось. Пейзаж Бертрана меня словно пленил. Он совсем не был похож на те картины, что я видела прежде. Он был словно живой, мне казалось, что я запросто смогу шагнуть на полотно и продолжить свой путь. Наверно тогда я поняла, что в картине важно не то сколь тщательно она выполнена, а то какое впечатление производит. Я не могла уйти и продолжала смотреть как он добавляет новые мазки оживляя недостающие детали.
Бертран прервался и посмотрел на меня. Не знаю, что он во мне углядел, но он снял с мольберта картину и закрепил обычный лист для набросков. После этого дал мне несколько карандашей. Сначала мне хотелось бежать от страха. Не перед Бертраном, а перед тем, что мне предстояло сделать, но я нашла в себе силы начать. Моя рука была словно деревянной, казалось, что я не смогу ничего кроме невнятных каракулей и стало еще страшней, а потом я почувствовала его руку на своем плече и все изменилось. Меня перестало что-то тревожить, все словно куда-то подевалось. Я так увлеклась, что не замечала ничего вокруг, кроме листа и кусочка набережной, который я не то, что рисовала, а пыталась перенести на тот самый лист.
Когда я закончила Бертран остался доволен, а я и вовсе была в полном восторге. Я не могла поверить, что это моих рук дело. Этот рисунок я бережно храню и когда-нибудь покажу его тебе. Бертран сказал, что я снова могу прийти если захочу и я стала ходить к нему каждый день. Мы привязались друг к другу и стали проводить время не только за мольбертом. Скажу сразу, у нас ничего не было. Бертран уже тогда жил на грани и очень скоро окончательно ушел на ту сторону.
Однажды мы сидели в кафе «Береника», а у Бертрана было два излюбленных места. Второе паб «Лепрекон», но туда он меня не брал, я еще не доросла до пабов. Так вот, сидели мы в кафе, и Бертран словно решился. Он предложил мне сделать глоток из бутылки, которую постоянно таскал с собой. Я не знала, что в ней, но без колебаний отпила совсем немного. Меня словно обожгло аж до слез. Напиток чем-то напоминал «абсент», который я попробовала намного позже. Тогда кроме этого ожога я ничего не почувствовала, но, когда мы вышли на улицу весь мир показался мне четче и ярче. Как-будто у меня было плохое зрение, и я наконец одела очки и увидела, то, что раньше упускала.
Бертран, кстати, тоже сделал очередной глоток, не знаю какой по счету. С каждым днем ему становилось хуже. Он уже с трудом стал узнавать меня и наши уроки прекратились. Он одержимо продолжал рисовать несуществующую девушку с жемчугом в волосах. Когда Бертран стал совсем плох, его забрали друзья, а через три месяца он умер.