У них не было права на ошибку, не было и времени. И плана тоже все еще не было.
Ей казалось — еще день ожидания и она распадется на кусочки. Собственно, она уже распадалась — каждое долгое мгновение разъедало ее и без того хрупкую веру в чудо взаимности, нежности и доверия. Ей начинало казаться, что это был всего лишь сон. Быть может, она, уставшая, заснула после обеда. А на самом деле он не приходил, не сидел за столом, не относил ее в постель на руках, не…
Она пыталась бороться за свое чудо.
— Мне не приснилось! — гневно бросала она в плотно сомкнутые ряды врагов — неверия, страха, горького опыта прожитых лет. А эхо сомнений, умноженных временем, приносило обратно затухающее «приснилоссь… снилоссь…ссь» — змеиный шепот в ночи.
Не оставалось ни сил, ни времени выносить пытку неизвестностью. Пора было уходить, давно пора. Собрать дарованные ей вещи и деньги, повернуться спиной к домику на опушке и зашагать прочь, унося на сердце глубокую рану несбывшейся возможности счастья, которое судьба вырвала у нее, как у голодной нищенки вырывают случайно пойманный на раздаче милостыни ломоть хлеба, надкушенный лишь раз — достаточно, чтобы ощутить вкус, и безнадежно мало, чтобы насытиться.
Да она и была голодной нищенкой, всю свою жизнь боровшейся за каждый кусок хлеба, за каждый лишний прожитый день. И потому не могла сдаться, не могла не попытаться, пусть глупо, эгоистично, безрассудно… Ноги сами понесли ее назад, в город.
В последнее время у дома Палача теней собиралось все меньше. С одной стороны — оно и к лучшему, с другой — дойдя до крайности в невозможности найти решение, он все чаще задумывался о том, чтобы попросить о помощи кого-то из отчаявшихся родственников арестованных. Услуга за услугу. Риск за риск. Жизнь за жизнь. О том, что будет с ним, он не думал. Три спасенные жизни — слушком большая роскошь в такие времена.
У ворот от стены отделилась закутанная в плащ не по росту фигура. Женщина.
Что-то знакомое в ней почудилось еще до того, как в рассветном полумраке он узнал свой плащ. В следующее мгновение волна страха, скрутив желудок, ударила в сердце.
Не раздумывая, он втолкнул маленькую ведьму в ворота и туда же загнал телегу. Украдкой оглядел улицу, перед тем, как запереть ворота и почти волоком втащить запутавшуюся в складках плаща, не поспевающую за ним девушку в дом. Развязавшийся плащ сполз с ее плеч у самой двери, и ему пришлось на мгновение вернуться за порог, чтобы подобрать одеяние, перед тем как сойтись с маленькой ведьмой лицом к лицу.
«Зачем пришла?!» — гневно-испуганным криком застыло в его глазах. Ее ведь могли заметить, схватить. В инквизиции у всех была очень хорошая, натренированная годами память на лица.
— Почему ты не приходил так долго?! — сердито выкрикнула она.
Он раздраженно фыркнул, она вскинула голову, рассерженные взгляды встретились… и гнев куда-то испарился, оставив лишь неутоленную тоску двух душ и тел. Он наклонил голову и поцеловал ее жадно, глубоко, отбросив осторожность. «Моя!» — кричал этот поцелуй.
И она, отвечая, обнимала его все крепче, маня к себе, в себя. Отступая под его натиском, уперлась поясницей в ребро столешницы, почувствовала, как его руки приподняли ее, и с готовностью раздвинула бедра, устроившись на краю стола.
«Моя!» — он целовал ее, будто ставил отметины — на губах, шее, ключицах, груди. Ворвался в девичье тело, не сдерживаясь, чувствуя, как приподнялись навстречу ее бедра, как руки крепко обхватили его плечи.
Она счастливо задохнулась, ощутив в себе горячую, пульсирующую силу его желания. «Мой» — подтверждал каждый новый толчок. В этот раз для нее острее всего была потребность убедиться — случившееся в домике на опушке было не из жалости, она желанна и нужна ему так же, как он ей.
Соитие было быстрым и бурным. Он излился в глубины ее лона и ошеломленно замер, пытаясь отдышаться и стыдясь, что так набросился, что не успел довести девушку до разрядки. Но маленькая ведьма, казалось, ничуть не расстроилась. Ее темные глаза светились женским лукавством и торжеством, будто она получила именно то, что хотела. Она погладила ладонями его плечи и улыбнулась дразнящей, многообещающей улыбкой.
В его глазах отражалось так много всего… вопросов, чувств, слов. Странно, от того, что он не мог говорить, рядом с ним она чувствовала себя намного свободнее, чем с другими. Поначалу, жалость с благодарностью делали ее скованной и неловкой, но теперь она более-менее научилась читать по его глазам и жестам, и находила этот безмолвный диалог все более захватывающим.
Вот и сейчас, она поняла, что это еще не конец до того, как он легко подхватил ее на руки и понес на второй этаж, в уже знакомую кровать.
На этой кровати он любил ее долго и нежно, заставляя тихонько вскрикивать, принимая ее ответные, не очень умелые, но искренние ласки.
Она отдала ему все, ни частички себя не оставив на черный день расставания, про запас.
— Теперь я никуда не уйду, — сказала она, сидя обнаженная на постели, обхватив коленями руки и положив на них голову. Ее закрытого прядями распущенных волос лица он не видел, видел только согнутую худенькую спину с обтянутыми смуглой кожей позвонками и лопатками.
Эта трогательная беззащитная спина выражала то же, что и ее голос — полное, безоговорочное принятие свершившегося поворота судьбы, понимание, что проще и легче не будет. Будет — какая угодно и едва ли радужная, но отныне неразделимая, одна судьба на двоих.
Он приподнялся и придвинулся к ней, целуя позвонок за позвонком, выступающую лопатку, плечо.
Его маленькая ведьма со вздохом откинулась назад, положив затылок ему на грудь. Он обнял ее и замер, понимая, что надо идти, что он опаздывает, что опоздания неизменно порождают вопросы.
Ей было так хорошо и спокойно в его руках. Впервые она узнала, что умирать без страха можно не только в отчаянии. Умереть без страха, счастливой можно, познав великое таинство слияния двух душ и тел.