— Так вот и стоит Киселев уже полвека и ждет замены. И мечтает заманить какого-нибудь наивного чудака — якобы подержать за него одну только минутку, якобы ему надо отлучиться по естественной надобности. Но дураков нет, никто не соглашается.
— Сволочи! — заныл Киселев. — Тянули вас за языки!
— Полвека! — ужаснулся Аркадий Семенович. — Но ведь справедливости ради надо признать, что он давно уже искупил свою подлость. К тому же многие люди, писавшие в те времена доносы, доживают счастливо свой век в почете и уважении. А множество людей и сейчас пишет доносы, и ничего. Может, справедливо было бы заменить Киселева?
— Именно, именно, золотой вы мой! — заволновался, забился Киселев и жадно уставился на Аркадия Семеновича. От волнения даже одна нога его соскользнула с тумбы, и он чуть не упал. — Именно справедливо, молодой человек!
— Ах! — воскликнули кариатиды хором. — Вы такой добренький! Ну так станьте сами на его место!
— Я не могу, — сжался весь Аркадий Семенович под жадным взглядом атланта Киселева, — у меня дела, мне надо написать роман... Да и вообще... — он махнул рукой и бочком, бочком — поспешил прочь от этого места. Вслед ему неслась брань несчастного атланта.
«Человеку предопределено», — вертелись в голове Аркадия Семеновича слова безымянного атланта. И вдруг действительно почувствовал, до невероятной ясности ощутил себя привязанным к этому подлому кружению, к кругам этим. И увлеченный мыслями, не заметил, как сел машинально в автобус, и обнаружил, глянув в окно, что едет к дому своему на Петроградскую сторону. Ну и ладно, значит, не судьба, никуда не поеду больше, и прекрасно. Да и время уже было позднее — приближался час «пик», сноровистей забегали, засуетились по улицам люди, тыкаясь в двери продуктовых магазинов, плотнее, убористей набиваясь в транспорт. Подхватили люди и Аркадия Семеновича, увлекли, перескочил он со своих кругов на круги повседневных мелких забот о хлебе насущном, очутился в гастрономе в очереди за дешевой «чайной» колбасой. И это можно было считать удачей — наткнуться на такую колбасу: мог он теперь на свои капиталы купить ее побольше, поувесистей кусок. К тому же, как утверждали знающие люди, в этой колбасе больше мяса, чем в других, более дорогих колбасах. А мясо Аркадию Семеновичу было необходимо, чтобы питать мозговые клетки, вдохновляться и писать роман. Необходим был для этих целей и сахар. Он и сахар купил в кондитерском отделе, и квадратную пачечку чая. В булочной же приобрел батон. Истаял, таким образом, весь его гонорар, истек между пальцами — пустяки остались, мелочь.
Предвкушал Аркадий Семенович, шагая к дому, предвкушал горячий чаек с толстым колбасным бутербродом, этаким бюрократом, мечтал, как вопьется в него зубами — в свежую пахучую плоть, как отхлебнет чаю и растает во рту эта благостная смесь, протечет живительным водопадом в пустой желудок. Да, проголодался он на кругах своих и продрог изрядно — неопределенными еще были весенние дни в Ленинграде, не напитались они еще теплом и солнцем. Торопливой походкой вошел Аркадий Семенович в свой родной подъезд и ногу занес на первую ступеньку лестницы, но вдруг приостановился, замер с поднятой ногой.
Раздавались в подъезде шаги — легкий цокот, перестук женских каблучков слышался уже совсем рядом, на втором этаже, вот-вот завернуть они должны были на предпоследний лестничный пролет. Узнал их Аркадий Семенович, вернее, дрогнувшим сердцем догадался, что это те самые... И — бог мой! Что произошло! Покорежило Аркадия Семеновича, что-то внутри его рухнуло и разбилось вдребезги, стали руки и ноги чужими, непослушными. Так замерев, скосил он глаза вверх, в просвет между лестничными маршами.