— Скорей бы уж! — шептал Аркадий Семенович.
За вечер налавливал он десятка полтора ершей. На берегу разводил костер и варил ушицу. С наслаждением съедал половину, другую же половину оставлял на завтрак. Случалось, попадались ему лещи и подлещики — их запекал он на углях.
— Прекрасная жизнь! — восхищался. — Почему люди не живут такой жизнью, чего мечутся!
От такой прекрасной жизни позабыл он как-то про повесть свою в толстом журнале и про редактора Сергея Сергеича. Однажды вспомнил и побежал звонить.
— Нет, нет, еще не прочитана ваша повесть! — плачущим голосом откликнулся на другом конце провода Сергей Сергеич. — Через две недели позвоните!
«Ну вот! — весело усмехнулся Аркадий Семенович. — Опять через две недели!» Он даже не огорчился — мелким и не очень нужным казалось ему все, что происходило там, в городе.
Наступил, наконец, день, когда мастера погасили свои газовые горелки, выключили дрели, сложили инструменты и малярные кисти, и старший из них подошел к Аркадию Семеновичу и сказал, разводя руками:
— Кажись, все, начальник. Принимай.
Вечером приехали Паша с Ильей Петровичем и весь корабль облазили, осмотрели, ощупали. Отлично было сделано: борта и потолки кают проложены пенопластом, чтобы не пропускали ни северного холода, ни южной жары, стены оклеены пленкой «под дуб», между полками и днищем приспособлено пространство для хранения продуктов и питьевой воды. Особенно уютным и просторным был «лазарет» Ильи Петровича. Блестело кругом свежестью и новизной.
На следующий день Паша пригнал двадцатипятитонный кран. «Бродягу» опутали тросами, кран поднатужился, крякнул и легко оторвал его от стапеля, пронес высоко над землей и плюхнул в залив рядом с рыбацкими судами. Шампанское не стали разбивать ввиду страшного дефицита на этот продукт, а разлили по граненым стаканам и выпили. Аркадий Семенович, слегка захмелев, бегал по берегу, чтобы взглянуть на «Бродягу» с разных точек, и шептал:
— Ах, красавец!
И действительно, рядом со своими замызганными, обшарпанными собратьями гляделся «Бродяга» белым лебедем среди прочей водоплавающей мелюзги.
На следующий день были назначены ходовые испытания.
Замерев, ожидал Аркадий Семенович, когда запустит Паша двигатель. Он даже жмурился от ожидания и болезненно морщился: а вдруг не заведется?
Паша основательно все осмотрел, подсоединил клеммы аккумулятора, провернул несколько раз вал — проверил, не сочится ли вода сквозь сальники дейдвуда, поднялся в рубку и, проговорив: «Ну, с богом!» — нажал красную кнопку «пуск». Взревел дизель на средних оборотах и тут же заурчал тихонько, замурлыкал на малых.
— А? — подмигнул Паша. — С полтыка заводится!
Он включил рукоять редуктора, «Бродяга» дернулся, лихо описал дугу и ходко побежал из бухточки к заливу, где разгоралось утреннее солнце, расплескалось во всю водную ширь. Дул свежий зюйд-вест, катил невысокие валы в сторону города — валы обгоняли «Бродягу», шутливо поддавали ему в корму, подхлестывали: а ну, нажми! «Бродяга» отфыркивался, догонял, разбивал их форштевнем. «Вот оно!» — ликовал Аркадий Семенович.
— Эх, паруса бы поставить! — сокрушался Паша. — Уж больно ветерок хорош. Идти под парусом, мой друг Аркадий Семенович, это... это... Ну все равно, что обнимать красивую женщину! Не веришь?
— Верю!
— Жаль вот только, времени нет.
Времени действительно у них было мало: на загадочной и хлопотливой Пашиной службе вдруг образовался якобы разрыв в несколько дней, якобы дали ему отгулы, и решено было провести ходовые испытания на Ладожском озере.
— Наша Ладога, — пояснил Паша, — почище всякого океана будет. Там такие коварные ветры дуют, такие волны...
Они вошли в Малую Невку и пришвартовались в устье реки Карповки, чтобы забрать ожидавшего их в комнате Аркадия Семеновича Илью Петровича, продукты и снаряжение. Как ни торопились с погрузкой, все же задержались, пока ездил Илья Петрович к себе домой за травами и за саквояжем с медицинскими принадлежностями, поэтому вышли уже далеко за полдень, и солнце светило теперь им в затылок несколько притушенно, не так ретиво, как утром, разбрызгивало по воде свои блики. Да и небесной голубизны, в золотых завитушках купол Смольного собора гляделся разочарованным, словно бы пресытившимся жизнью.
— До Ладоги сегодня добежать не успеем, — определил Паша. — Но ничего, до Ивановских порогов дойдем, там заночуем на острове.