— Ну, давай, прокурор, дерябнем для аппетита. У тебя как с аппетитом, в порядке?
— Не жалуюсь, Егор Афанасьевич, не жалуюсь, — тут вспомнил Иван Семенович про намерение свое не есть хлеба и подстраховался, оставил лазейку. — Хотя с другой стороны...
— Что «с другой стороны»?
— Да вот, на диету врачи посадили, понимаешь. Мучного ни-ни. Раньше человек чем полней, тем здоровей считался. Теперь же новая установка: чем тоньше талия, тем длиннее жизнь. Вот и приходится себе в удовольствиях отказывать. Пожить охота, Егор Афанасьевич, хе-хе!
— На кой она тебе, жизнь-то без удовольствий!
— Так ведь природа, куда от нее денешься.
— Ну у меня-то не откажешься, не надейся. Давай, налегай на язычок вот, колбаски возьми. Да с хлебом, с хлебом. Что за еда без хлеба. Не по-русски как-то.
— Мучное... врачи..., — замямлил Иван Семенович.
— У меня, брат, забудешь и про врачей, и про диеты. Давай, давай, наворачивай.
Иван Семенович взял хлеб и с омерзением откусил.
— Ведь ты впервые у меня в гостях, кажется?
— Как же, был, имел удовольствие. Десять лет назад по случаю назначения вашего... По случаю назначения вас секретарем обкома. Как же! Большой праздник был. И сыночка вашего помню, славный такой карапуз. Стишки читал про зайчишку. Что-то там: «Зайчишка, зайка серенький...» Серьезно так, с выражением читал. Все ходил, помнится, — «мамуля, мамуля!» Очень трогательный мальчонка. Сколько ему сейчас?
— Ого-го! Этот трогательный мальчонка уже выше меня вымахал! Спортсмен! Наше, федякинское семя, наш корень! — гордость за федякинское семя слышалась в словах Егора Афанасьевича, гордость блистала и во взоре.
— Что вы говорите! — всплеснул руками прокурор. — Ай, времечко бежит!
В этот самый момент предмет их разговора — пятнадцатилетний оболтус Петька Федякин подходил к дому, сосредоточенно вглядываясь в лица прохожих. «Вот этого, — думал он, — я бы завалил с одного удара. Ха-а! Ребром ладони по яблочку и готов, ползал бы он в грязи на асфальте. А этого...» Мысленно становился он в позицию, мысленно наносил направо и налево сокрушительные удары, и отлетали люди, захлебываясь кровью и слезами. Х‑ха, Х‑хы! — прыжок, внешней стороной стопы в солнечное сплетение — готов! Выноси! Р‑раз, р‑раз! Ах вы, козлы вонючие! Мелюзга! Плебеи!
Так увлекся, что от кровожадных фантазий очнулся только перед лицом открывшей ему дверь Алены Николаевны.
— Петр, — сказала она. — Ты, конечно, прокурора Ивана Семеновича не помнишь.
— Не помню, — буркнул Петька, намереваясь проскользнуть в свою комнату.
— А он вот тебя помнит еще пятилетним. Зайди в отцовский кабинет, покажись.
— Да на черта он мне сдался!
— Тс-с! Покажись, покажись, не убудет с тебя!
Скривившись, толкнул Петька дверь кабинета, заглянул, сказал:
— Здрасьте!
Егор Афанасьевич с прокурором уже заканчивали обед, уже лично хозяин разлил кофе в чашки, плеснул туда коньячку.
— А вот и он, отпрыск! — воскликнул он. — Заходи, Петр, поздоровайся с Иваном Семеновичем.
Петька вошел нехотя, уставился на прокурора исподлобья: «Экая мерзопакостная рожа!» — подумал.
— Ай-ай-ай! — качал умиленно головой Иван Семенович, — И это тот малыш, что читал стишки про зайчишку? Поразительно! Эх-хе-хе, времечко, времечко!
«Этого борова, — думал Петька, — с одного удара не завалишь. Сала много, не пробить».
— Вот тебе и малыш, вот тебе и стишки про зайчишку, — с любовной гордостью говорил Егор Афанасьевич, — Ну ладно, иди, Петр. Скажи матери, чтоб не беспокоилась, мы уж тут сами разберемся.
Дверь за Петькой закрылась и некоторая напряженность повисла в воздухе — этакая тишина-предвестница. «Ага, — понял прокурор, — вот сейчас и выяснится, зачем приглашен, удостоин чести». Помимо его воли эта мысль напиталась иронией, и он иронии испугался, отринул ее, построжал и несмело взглянул на Егора Афанасьевича. Однако тот беспечно попивал кофеек, в рюмки подливал коньяк, потягивал его с удовольствием и, казалось, ни о чем таком серьезном не помышлял.
— Ты коньячку себе подливай, не стесняйся. Бодрит и для сердца полезно. Сосуды расширяет, — говорил он сердечно.
— Так ведь на службу еще...
— А это службе не помеха, не помеха. Граммчиков сто никто в упрек не поставит. Да! Чуть не забыл. Ты ничего такого про наш Мединститут не слышал? Данных не имеешь? Говорок какой-то нехороший... Не слышал?
— Нет, — похолодел Иван Семенович.
— Да может, врут люди. Что-то такое про заведующего кафедрой... м-м, как его... птичья такая фамилия... профессор еще... ну да, профессор Чиж. Не в курсе? То ли он на кого-то сигнализировал, то ли на него — не помню. Но что-то такое там было, — говорил Егор Афанасьевич благодушным тоном, но правый глаз его неотступно и холодно следил за прокурором.