«Овражная, Овражная..., — лихорадочно соображал Николай Иванович. — Что же там такое?» Знакома была ему та улица, но сейчас никак не мог вспомнить.
— А дружок-то ваш, Ганин, умней вас оказался! — ухмыльнулся Виталий Алексеевич лениво и небрежно, словно вспомнил о детали незначительной.
— В каком смысле?
— Так во всем признался, все подписал и — вольная птица.
— Домой ушел?
— Нет, представьте себе, не хочет! Говорю: «Идите домой, к деткам!» Не хочет. «Колю, — говорит, — дождусь. Глаза ему открою». Это вас, стало быть. «Э‑э! — говорю ему. — У вас с Колей впереди много серьезных дел, устанете ждать». Уперся и ни в какую. У меня сидит. «Глаза, — говорит, — ему открою».
— Да какие глаза! — застонал Николай Иванович.
— А квартиру чижовской сестрице за чей счет ездили в Москву ремонтировать? Ремонтировали квартирку-то?
— Ремонтировали... так при чем здесь профессор? Ну помогли старушке клеить обои... Из благодарности за приют. Из чувства порядочности, если хотите...
— Вот-вот, из чувства порядочности. А вы уверены, что Чиж послал вас в Москву за казенный счет и поселил на квартире сестрицы тоже из чувства порядочности? Вы можете утверждать, что не подстроено это им было нарочно?
— У меня нет никаких фактов, но...
— То-то и оно! Может, скажете, и спиртик не пользовали?
Тут замялся Николай Иванович. Было, было! Однажды на восьмое марта была выставлена на общий стол бутылка спирта. Но кем была принесена и откуда — не интересовался.
— Что притих? — весь обернулся к нему следователь, и Николай Иванович отпрянул, вспомнив жесткие, нахальные пальцы его на своей скуле. — Значит, пользовал? Ну вот, а ты говоришь!
Виталий Алексеевич откинулся на сидении, расслабился. Устал он что-то, надоели ему людишки. Использовать вдруг захотелось минуты покойной езды по улицам города. И он как бы отринул от себя все, заставил забыть на короткое время. И утомленно закрыл глаза.
«Овражная..., — мысленно корчился, ту́жился тем временем Николай Иванович вспомнить, что ж там такое на улице Овражной — улице окраинной, похоже, трущобной, с дурной славой. Тюрьма? Но нет, городская тюрьма — место известное каждому блажанину. Может, филиал какой-нибудь?
— Куда едем? — осмелился спросить он осторожно.
— Увидим, — не открывая глаз процедил следователь.
«Психиатрическая спецлечебница, кажется, имеется на Овражной, — припомнилось Николаю Ивановичу — но при чем тут...» При чем тут он, хотел пожать Николай Иванович плечами, но вдруг всплыли в памяти газетные статьи и передачи по телевидению про то, как годами томились в психушках без суда и следствия инакомыслящие, всякого рода диссиденты, и происходило это в совсем недавние времена. «Неужели?!» — втянул он голову в плечи и выпучил глаза на то ли дремлющего, то ли задумавшегося следователя. Да нет, не может быть, нигде он ничего такого не говорил... почти.
Так и сидел он весь оставшийся путь со страхом внутри, пока петляла машина по низкорослым улочкам окраины, уставленным тополями, вымощенным кое-где еще дореволюционным булыжником. «Вот она, Овражная!» — узнал Николай Иванович, когда показалось впереди длинное трехэтажное, тюремного вида здание, окруженное тюремной же, кирпичной стеной.
Подкатила «Волга» к железным крепостным воротам, толстым железом была окована и дверь контрольно-пропускной будки, в ней зарешеченное имелось окошко, в это окошко выглянуло в ответ на звонок Виталия Алексеевича серое, сплюснутое с боков лицо в фуражке, дверь открылась, и следователь, цепко ухватив за локоть, воткнул в нее Николая Ивановича, пропихнул сквозь грязный вонючий коридорчик и вывел на больничный двор к одноэтажному, еще более мрачному зданию, стоявшему перпендикулярно главному.
— Нам сюда, — кивнул он на жестяную, побитую камнями табличку. «Судебно-психиатрическое отделение», — прочитал Николай Иванович.
— Зачем? — уперся он ногами в землю и попятился, выдирая руку из железных следовательских пальцев.
— Ку-уда! — Виталий Алексеевич с легкостью одолел его робкий бунт и так притиснул к двери, что вдавился он в нее щекой и носом. — Шалите, доктор! — и нажал на белую кнопку электрического звонка. — Что, собственно, вас смущает? Вы отрицаете очевидные факты. Я, как следователь, должен знать, почему вы это делаете, нет ли здесь патологии. И своей властью посылаю вас на экспертизу. Вы же врач, должны соображать, — говорил Виталий Алексеевич будничным, скучным голосом.