Так как туристы не появлялись больше в ее доме, она решила передать письмо через посольство, — ей, конечно, известно было, что по почте это письмо дальше полиции не пойдет.
И вот — письмо брошено во двор посольства. Приедет ли за ней Майкл? Но пока она в сумасшедшем доме.
Войдя в комнату, где собрались врачи, Наташа приветливо кивнула Зое Алексеевне.
— Ну, барышня, рассказывайте, что с вами, — сказал Андрей Ефимович.
— Если можно, я вам лучше спою.
— Пожалуйста, послушаем.
Наташа спела романс «У нас судьбы разные». Когда она окончила, Андрей Ефимович сказал:
— Хорошо, Наташа, но что нам делать с вашей судьбой, чтобы она не заводила вас так далеко?
— Одно — завезти меня дальше — за океан.
— И тогда все будет хорошо?
— Прекрасно.
— Так… Ну, ладно, идите, отдыхайте.
Когда она ушла, Нежевский обратился к лечащему врачу:
— Ваше мнение?
— Дело ясное… Девчонку распустил отец вопреки настояниям матери. Она и дурит. Неврастения в сильной степени. Чрезмерно эротична. Ее надо взять в шоры. И тогда она успокоится.
— Навсегда… — сказала Зоя Алексеевна.
— Как вас понять? — спросил ее Нежевский.
— Очень просто. Девчонка покончит с собой. Она мне это сама сказала. Я с ней очень дружна. Я считаю необходимым, чтобы спасти ее, отправить к жениху в Америку.
— Позвольте, у нее жених здесь, — сказала заведующая отделением.
— Кто вам сказал?
— Да он сам — адвокат Шипов.
— Ну, это — чтобы получить свидание. У нее есть такой вздыхатель. Я настаиваю на своем мнении. Она может и здесь что-нибудь натворить. Держать ее — преступление.
— Дорогая Зоя Алексеевна, — сказал Андрей Ефимович, — вы сегодня уже второй раз предлагаете невозможные решения. И… один в поле не воин.
— А вы?
— Я уже не воин… — и тяжело вздохнул, — видимо, пора мне уходить с поля.
Перед уходом Андрей Ефимович сказал ей:
— Зоя Алексеевна, а что если бы вы зашли в мою берлогу… не возражаете?
— Но ведь я теперь падший ангел.
— Все мы — падшие ангелы: и больные, и здоровые, и врачи…
8. Восстание падших ангелов
Если жутко присутствие среди великой массы слепцов считанных ясновидцев с печатью на устах, то еще ужаснее, по-моему, когда все всё уже знают, но обречены на молчание, и каждый видит правду в прячущихся или испуганно расширившихся глазах другого.
Мы все чувствовали себя падшими ангелами на этой страшной земле, но никто не хотел мириться с такой участью и стремился вернуть любой ценой потерянный рай.
Естественно, что сейчас, на досуге, с особой остротой встал вопрос, что же собой представляет этот потерянный рай, о котором все мы имели смутное представление, особенно — молодежь?
Конечно, все прочли множество книг, настоящих, — и жалкие потуги советских школьных учителей, наёмных писак и агитаторов затмить неумолимую правду этих книг ни к чему не привели. В те дни ко мне обращались самые разнообразные люди. Падшие ангелы явно считали меня Люцифером, и я не имел нравственного права отказаться от этого почетного звания. Я должен был нести им свет правды. И я зажег свой фонарь и не гасил его ни днем, ни ночью, несмотря на все усилия полицейских. Впрочем, не следует преувеличивать их роль и значение, — не только я, но и все другие, даже мальчики, не считали их людьми, а чем-то вроде придорожных репейников. К ним относились с таким нескрываемым презрением, так подчеркнуто грубо, что мне даже порой неприятно было.
Теперь вся наша жизнь словно превратилась в мятеж восставших ангелов, — пока это была репетиция в палате № 7, но мы уже видели в своем воображении уличные бои, баррикады, поверженного врага.
И первое, что мы решили единогласно, — и это стало нашим знаменем, провозгласить Декларацию прав Человека. Она не была сформулирована. Правда, все выкриками одобрения и рукоплесканиями приняли мое краткое слово:
— Друзья! На мир, на жизнь можно смотреть по-всякому. Одни восхваляют рабство, другие — свободу. В сущности, вся история человечества — это борьба закоренелых крепостников и рабовладельцев со свободолюбивыми людьми. Я думаю, все со мной согласятся, что если всё спорно, все блага жизни могут быть опорочены, то существует одно несомненное — Свобода, которая, по-моему, и есть душа Жизни, — рай, который мы потеряли и хотим вновь обрести. Да здравствует Свобода!