— Неси сюда бутылку, хватит маятником работать. Знаешь… — мечтательно произнесла я, — на краю могилы человек испытывает удивительное чувство легкости и всепрощения…
— После коньяка, — заметил муж, — человек испытывает аналогичное чувство.
Вовремя он меня остановил. Я уж была готова сказать ему: женись на ком хочешь, хоть сейчас…
— Наточка! У тебя язык чуть-чуть заплетается. А как у нас с испанским?
— Отлично! Я скажу доктору Пересу: «Кабальеро Перес!..»
— Лучше «сеньор», — перебил муж, — «кабальеро» он может неправильно понять. «Сеньор Перес» или «сеньор доктор», запомнила? Или мне с ним поговорить?
— Ты ничего не понимаешь в медицине, — отказалась я. — Ты не можешь запомнить такую простую вещь, что анальгин — это метамизол натрия. Кто мне вместо анальгина купил дезинфицирующее средство, чего-то там натрия? А доктор Перес! Он! Такого широкого профиля! Даже в темноте исследует.
Как ни были затуманены мои мозги алкоголем, я все-таки сообразила, что рассказ о «внимательном-внимательном» докторе мужу не очень понравится.
Раздался долгожданный звонок. Прежде чем я взяла трубку, муж напомнил:
— Говорить четко, ясно и ТРЕЗВО!
— Здравствуйте, Наталья! — жизнерадостно приветствовал меня доктор Перес. — Как вы себя чувствуете?
— Пока хорошо, — проблеяла я.
— Замечательно! Я хотел уточнить у вас имя того русского писателя, о котором вы упоминали и который писал об изменениях психики и восприятия окружающего мира больным человеком.
— Василий Николаевич Гоголь.
— Николай Васильевич Гоголь, — поправил меня муж, который стоял рядом и напряженно прислушивался к разговору.
— Ой, извините! Николай Васильевич Гоголь. Продиктовать по буквам? Пожалуйста…
— Анализ! Анализ! — тихо напоминал муж.
— Анализ ситуации пациентом, — говорил доктор Перес в трубку, — особенно если это писатель, человек образного мышления, представляет огромный интерес. В некотором смысле даже больший, чем ученого-естествоиспытателя. Вы не знаете, переводили Хохоля на испанский язык?
— Статьи и переписку Гоголя переводили на испанский? — переадресовала я вопрос мужу.
— Не знаю. Какого черта? Что с твоим анализом? Как его? Мама? Папа? Дед Мороз?
— К сожалению, — проговорила я в трубку, — сейчас я не могу точно сказать, есть ли полные переводы Гоголя на испанский. Доктор! — Голос мой завибрировал. — Какой у меня Папа-николау?
— Отрицательный, конечно!
— Отрицательный! — сообщила я мужу и развернулась в сторону, чтобы продолжить разговор о литературе.
Мы болтали с доктором еще минут десять. Я записала название нового романа замечательной мексиканской писательницы Лауры Эскивель, работавшей все в том же стиле магического реализма, мы посетовали, как мало переводят русских современных писателей. Доктор сказал, что будет рад видеть меня через полгода. Я заверила, что непременно явлюсь, а сама подумала: фигушки, хватит с меня литературной гинекологии.
Я положила трубку и повернулась к мужу. Он выглядел плохо, но мужественно. Смотрел, совершенно трезво, в одну точку, на лбу появилась новая и сразу глубокая морщина.
— Так! Наши действия? — спросил муж.
— Кажется, тебе статью надо писать? — робко спросила я.
Он подошел ко мне и обнял с такой силой, что мои позвонки запели по очереди, как клавиши рояля.
— Мы прорвемся! — зло говорил муж. — Мы тебя вылечим!
От чего? До меня не сразу дошло, почему он так странно реагирует. Я уже говорила, что в области медицины мой умный муж несилен. Как всякий обыватель, он считает положительный анализ хорошим, соответственно, отрицательный — очень плохим. На самом деле все обстоит с точностью до наоборот: положительный анализ — у вас есть проблема, отрицательный — никаких бяк не имеется.
Пока муж не сломал мне позвоночник, я максимально деликатно объяснила, в чем его заблуждение. Мол, я здорова, как и прежде, тревога была ложной. В том, что доктор любит литературу, моей прямой вины нет. Это все Лаура, если бы она заранее сказала, я бы прикинулась неграмотной.
Секунды, которые муж молчал, разжав объятия и глядя мне прямо в глаза, показались мне длиной в роман Маркеса «Сто лет одиночества». Ну, куда денешься от латиноамериканской литературы?
— Уточним! — сказал муж строго. — Ты не больна?
— Нет!
— Рак?
— Упаси Господи!
— Устроила представление…
— Ошибочно!
— Знаешь, как это называется?
— Не говори! Не хочу знать! А кто хотел жениться на матери Терезе! У нее наверняка обет безбрачия. Ты мне дурил голову!
— Кажется, у нас еще осталось выпить…
УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО ПАЦИЕНТОВ
Писатель А.М. Горький рекомендовал начинающим литераторам ездить в вагонах третьего класса, чтобы изучать жизнь и человеческие типы. Этот совет можно расширить: тем, кому не хватает сюжетов, полезно полежать некоторое время в больнице. Состояние ваше, естественно, не должно быть предсмертным, боли умеренными, а душа пребывать в режиме ожидания — вы вручили людям в белых халатах самое дорогое, свое здоровье. Посмотрим, как справятся.
Комфортабельные двухместные палаты беллетристам не подходят (равно как и вагоны люкс) — не тот охват действительности, да и контингент сытый и однообразный. Сетуют не на жидкий супчик, а на мелкий жемчуг. Через неделю вы будете знать наизусть биографию соседки, а она, соответственно, вашу. Вы сроднитесь до корешков, а потом неизбежно разочаруетесь друг в друге.
Соседка, по-свойски хихикая, вдруг заявит вашему мужу, которого видит третий раз:
— Как смешно, что вы во сне разговариваете! Увидев его вытянувшееся лицо, она «оправдается»:
— Наташа сама рассказывала, как вы однажды спросонья назвали ее чудом подколодным. А ведь подколодной только змея бывает, правильно?
Но и я, в свою очередь, в долгу не останусь. Движимая исключительно человеколюбием, я поведаю мужу своей соседки о народных способах лечения застарелого геморроя, с которыми познакомилась, редактируя один медицинский сборник.
Вы когда-нибудь видели мужчину, которому нравится, что малознакомая женщина обсуждает его геморрой? Я тоже не видела…
Палаты на десять с лишним коек, этакие военно-полевые плацдармы — тоже не наш адрес. Попробуй услышать в постоянном вокзальном гуле душевные откровения! Тут бы уследить, чтобы тебя лечили по тому диагнозу, по которому положили. Я не уследила.
Я лежала у двери со сломанной рукой. А со сломанными ребрами у окна лежала другая Нестерова. Мне сделали рентген руки, а потом еще три раза водили на рентген грудной клетки. Очень просто: заходит сестричка в палату (ту самую, на пятнадцать коек) и зовет:
— Нестерова?
Я поднимаюсь. Меня ведут на рентген, просвечивают ребра. Наутро во время врачебного обхода той Нестеровой снова назначают рентген… Снова ведут меня…
Словом, только третья пара снимков (фас и профиль) попала в историю болезни другой Нестеровой. На следующий день хорошо, что я услышала, как лечащий врач возмущается, стоя над бедной Нестеровой с ребрами:
— Вы совершенно здоровы! Никаких переломов! Даже ушибов нет! Все ваши хвори на нервной почве!
— Нет, доктор! — плачет женщина. — Не делали мне рентгенов! Я уже пять дней лежу, а никакого лечения. Ни сесть, ни лечь, ни повернуться, ай, какая боль!
— Консультация психиатра, — продиктовал врач сестре. — И на выписку!