Допустим, ты против его политического курса. Допустим, тебя устраивает нынешнее правительство. Но ты же согласен с тем, что для любого политического строя нужна многопартийность? Ты же согласен, что власть должна быть сменяема? Хотя бы чтобы нынешние правители боялись и не зарывались уж совсем. Федор соглашался со всеми постулатами. Тогда я спросила, почему ему не жалко Наталина просто как человека? Вот есть у нас соседи и знакомые. Ты не считаешь их идеальными людьми. Они что-то делают, что тебе не нравится. Но вот в прошлом году на Витьку напали и избили. Ты же не радовался? Ты сопереживал. Так почему ты сейчас не можешь сопереживать живому человеку, даже если не согласен с его идеями?
И Федор… согласился!
– Не знаю, – говорит, – что на меня нашло. Поддался всеобщей эйфории, как на праздниках бывает!
«Живому человеку» – с грустью вспоминаю я свои слова. Наталин прожил после этого немного. Его застрелили в подъезде собственного дома, а виновных так и не нашли. Что и говорить, зазомбированный народ праздновал теперь еще шире. Каждый день в местном парке устраивались песни, танцы, хороводы и сжигание масленичной куклы.
Когда Федор Иванович, который делал прогресс, как я думала, тоже высказался в духе «собаке собачья смерть» (Лермонтов, как бунтарь, у любителей Палина тоже не в почете, вот они и повторяют за Николаем Первым), я, проглотив раздражение, недоумение и панику, посадила его перед собой и снова разговаривала. У меня то и дело пропадал голос и болели связки. У меня сдавали нервы. Я пила успокоительное и снотворное, чтобы уснуть. У меня стали появляться приступы паники. Но я продолжала. Я тратила кучу времени, чтобы сверять все выпуски новостей. И наглядно демонстрировала ложь. У зазомбированных, как выяснилось, рыбья память – три секунды. Но я показывала сразу, умещаясь в эти три секунды. Вот они сказали одно, тут же, особенно если запалили на лжи – противоположное. Хорошо, что параллельно с моей семейно-домашней битвой велась и другая – в масштабах страны. У нас в Быловременье новости шли только раз в сутки, но во всей Палитре значительно чаще, поэтому и порцию лжи они получали больше, и находись периодически те, кому это все осточертело. Мелких сажали, с самыми крутыми и громкими поступали как с Наталиным. Но хотя бы что-то просачивалось в массы. Я убила кучу времени и сил, но не смогла сдержать слез, когда, в очередной раз включив новости, Федор Иванович выдержал только две минуты.
– Да как так-то! Вчера говорили иначе! Клялись, что не примут этот закон! Но его приняли! И как повернули, Фроська, ты посмотри! Якобы это нам выгодно! Ходить голодранцами, на паперти милостыню просить!
И мой милый и почти всегда спокойный Федор Иваныч схватил в гневе телевизор и выбросил его в открытое по случаю жары окно. У нас хоть и первый этаж, а окна расположены достаточно высоко. Однако, стоя у подоконника, муж видел, что никакие дети в палисаднике не играют, а коты не греются на солнышке. Пострадал только телевизор. Ну и наш кошелек. В то же время новый мы покупать не собирались, так что и тратой это, по сути, не является.
Повернувшись ко мне, супруг с улыбкой попросил:
– Дай мне, пожалуйста, еще каких-нибудь книг наподобие той… Ту я дочитал, и она мне очень понравилась!
– Несу! – обрадовалась я и побежала в свою комнату за Замятиным, Оруэлом и Хаксли.
Без новостей и тупых передач про женихов и невест мы зажили прекрасно, почти счастливо. Но Федор Иваныч был старше, да и мужики в нашей стране долго не живут, мрут как мухи, если уж прямым текстом. И вот я осталась на долгие годы одна. Десятилетия, если точнее. Я все больше увлекалась теорией Сатаны, демонов и бесов. Стараясь распространять эти сведения среди наибольшего количества людей, я приобрела славу местной сумасшедшей. Оставалось лишь напялить на себя бесформенное пончо, резиновые сандалии и подкармливать бродячих котов и голубей, чтобы, так сказать, слиться с образом. Я знала историю Диогена. Он как-то встал посреди шумной многолюдной площади и стал вещать: умные, правильные вещи, важные мысли, что-то, что мы бы сейчас называли «афоризмами». Но его никто не слушал. Тогда он начал громко чирикать. И люди собрались вокруг него. Сразу. Толпы. Внимательно слушали, показывали пальцем, перешептывались и ржали. А некоторые даже подражали. «То есть когда я делился с вами умными мыслями, – сказал он толпе, – я был вам неинтересен. Как только заговорил по-птичьи, вы собрались вокруг меня и внимаете. Вот он – ваш уровень».