А Ярила всегда с людьми. Как и обещал, одаривает всех теплом и светом. Потому и празднуют они его день, тот, когда дочь в радости, бежавшая к родимому батюшке, обронила подаренный ей кусочек отцовского сердца.
В этот день отец наш ясноглазый поднимается высоко-высоко, чтобы получше рассмотреть, что же делается там на земле, как живут люди. Нет ли меж ними свары какой, или требуется им какая-нито помога. И внуки Ярилы, зная, что он смотрит на них, устраивают в его честь веселые игрища, жгут костры, водят хороводы, пьют во здравие его хмельную брагу.
Замолчал Иван, не заводили разговор и ратники. Припомнилась сразу Рязань-матушка, где остались жены, матери и ребятишки. От шумного гулянья в честь Ярилы да хмельной браги никто б из них не отказался, да что поделаешь, если тревожат родную землю враги, и не будь их, удальцов рязанских, здесь, у Дикого Поля, никаких праздников на Рязанщине не было бы вовеки.
Так никто и не промолвил слова до той поры, пока Евпатий Коловрат не сказал ложиться спать, кроме тех, кому надлежало менять стражу. Дружинники молча укладывались, Федот Малой спрашивал о чем-то шепотом Медвежье Ухо. Тот отмахивался, бубнил под нос, но стихли и они.
Сотник отправился менять караулы, Коловрат прилег у костра. Не спалось. И он долго глядел на затухающий огонь. Он вспомнил слова сотника Ивана о том, что обладание Ярилиным даром никогда не идет человеку на пользу, подумал, что слабому и впрямь не справиться с великим таким даром, смежил глаза и уснул.
Евпатию показалось: едва закрыл он глаза, как раздался боевой клич его воинов. В один миг воевода был на ногах.
Небо посерело. Дружинники спешно, но без лишней суеты, разбирали оружие. Ржали кони. Бряцал металл, а от реки несся топот.
В утреннем сумеречье возник гонец. Он подлетел к конному уже Коловрату и, задыхаясь, прокричал:
— Половцы идут через реку!
Глава третья
В РЯЗАНЬ С НЕДОБРОЙ ВЕСТЬЮ
На счастье оказалось, что поднимать тревогу не приспело. И биться рязанским удальцам было не с кем. Через Хопер-реку переправлялся небольшой конный отряд половецкий. И едва ночь на уход пошла, напоролись половцы на дозоры рязанцев. В темноте и не разобрать — двадцать ли конников вылетело к ратникам, сторожившим переправу, али две сотни и поболе.
Скоро все улеглось, успокоилось. Не с дурным умыслом ночные гости пришли.
Был у князя Юрия Рязанского не то чтоб великий друг, но неплохой товарищ, хотя и не православной веры, дальний родственник хана Барчака, хан Куштум. С половецкой родней Куштум не ладил, а с рязанцами и торговлю вел, и в гости ездил, старался все дела добром и миром решать. Это он и переправлялся через Хопер, направляясь в Рязань с важной, как сказал он Евпатию Коловрату, вестью для Юрия Ингваревича.
Радуясь, что ошибка быстро распозналась и не пролилась по случайности кровь, воевода и хан решили позавтракать вместе, благо короткая ночь поблекла, наступил день Ивана Купала.
— Что так спешил, хан? — спросил Евпатий Коловрат. — И ночью не оставил путь-дорогу…
— Нехорошую весть везу великому князю Рязанскому.
Рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и тогда наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, на здешние земли.
— У нас разная вера, Коловрат, — сказал Куштум, — но мы соседи. Плохо ли, хорошо, но как-то уживались между собой. И даже на Калке бились вместе. Хан Барчак — другое дело, он не может жить в мире с любым соседом, и со мной тоже, хоть по крови у нас — свойство. Иду я к Рязанскому князю. Пусть узнает об опасности. Ведь Бату-хан сначала половецкие пастбища захватит, вытеснит нас в леса, потом и за рязанцев примется. Значит, судьба у нас одна, Коловрат, вместе придется биться.