Вскочила девушка в окошко к Телимене,
Любимой тётушке уселась на колени;
А тётушка своей рукою белоснежной
Погладила её по круглой щёчке нежной
И глянула в глаза её проникновенно
(Любила девушку сердечно Телимена).
Однако поднялась, потом прошлась немного
И, пальцем погрозив, заговорила строго:
«Ты, Зося, не дитя, пора остепениться,
Тебе четырнадцать, ты взрослая девица!
И внучке Стольника, конечно, не пристало
Возиться с птицами, якшаться с кем попало!
С крестьянскими детьми ты нянчилась довольно.
Поверь, что на тебя глядеть мне даже больно!
Вся загорела ты, как будто бы цыганка,
И неуклюжа ты, и ходишь, как крестьянка.
Забавы детские пора тебе оставить,
Сегодня свету я хочу тебя представить,
К нам гости съехались, и встретишься ты с ними,
Не осрами ж меня манерами дурными!»
Тут Зося прыгнула и в радостном волненьи
На шею бросилась нежданно Телимене,
В ладоши хлопнула, смеяться, плакать стала:
«Ах, тётя, как давно гостей я не видала!
Всё с курами вожусь, всё слышу птичьи крики,
Был у меня в гостях один лишь голубь дикий;
Как мне наскучило сидеть одной в алькове,
Со скукой, говорят, приходит нездоровье!»
«Мне докучал Судья, — прервала Телимена, —
В свет вывозить тебя хотел он непременно.
Не знает, что плетёт. Жил старикан в повете
И в свете не бывал, — что знает он на свете?
Известно хорошо мне, как особе светской,
Что надо в общество явиться не из детской.
Коль на глазах растёшь, тогда, попомни слово,
Эффекта всё равно не будет никакого,
Будь раскрасавицей. Зато, когда нежданно
Пред светом явится блистательная панна,
Наперебой за ней ухаживать все рады.
Все кинутся ловить её улыбки, взгляды,
Заискивать пред ней, ей поступать в угоду.
А если девушка войдёт однажды в моду,
То хвалят все её и создают ей славу,
Хотя не каждому красавица по нраву.
Не беспокоюсь я: ты выросла в столице,
Я воспитанием твоим могу гордиться,
Ты помнишь Петербург, хотя живёшь в повете.
Заботься, Зосенька, скорей о туалете!
Здесь в столике моём всё для тебя готово.
Охотники вот-вот должны вернуться с лова».
Тут камеристка вмиг с прислужницей живою
Ей таз серебряный наполнили водою.
Как воробей в песке, в воде плескалась панна,
И камеристка ей прислуживала рьяно.
Свой петербургский склад открыла Телимена,
Помаду и духи взяла она мгновенно,
Духами тонкими обрызгала девицу
(Благоухание наполнило светлицу).
Надела Зосенька чулочки-паутинки;
Обулась в белые варшавские ботинки.
Шнуровку кончила в то время камеристка,
Тут пеньюар подав, она склонилась низко
И, папильотки сняв бумажные, крутые,
В два локона свила ей кудри золотые,
Разгладив волосы на лбу и над висками.
Потом сплела венок из руты с васильками,
Который тётушка взяла рукой умелой
И ловко девушке на голову надела. —
А в золоте волос, как в спелой ржи, мелькая,
Синели васильки, головками кивая.
Вот платье белое на Зосеньку надето,
И, чтобы подчеркнуть сиянье туалета,
Взяла она платок, блиставший белизною,
Бела, как лилия над гладью водяною.
Одобрив туалет последнего фасона,
Велит ей тётушка пройтись непринуждённо.
Особой светскою была недаром тётка,
И не понравилась ей зосина походка.
Едва взглянув, она в отчаянье приходит:
«Ах, я несчастная! Так вот к чему приводит
Возня с гусятами! Что это за походка?
Зачем по сторонам глазеешь, как разводка?
Как неуклюже ты передо мной присела!»
И отвечала ей племянница несмело:
«Жила я взаперти, ни с кем не танцевала,
Возилась с детворой и с птицами, бывало.
Прошу у тётушки немного снисхожденья,
С гостями поведусь, и наберусь уменья».
«Возиться с птицами — всё лучше для начала,
Чем с тою шушерой, что дядю посещала! —
Сказала тётушка. — Плебан, игравший в шашки,
С молитвой на устах, другие замарашки —
Чинуши с трубками, лихие кавалеры!
Переняла бы ты завидные примеры!
Но вдоволь можешь ты теперь повеселиться
В хорошем обществе. Созвал гостей Соплица,
Меж ними есть и Граф, жил за границей годы,
Воспитан хорошо и родич воеводы,
С ним полюбезней будь!»