— Погоди, — сказала мама, когда папа положил ей руку на плечо.
Папа — не затронутый еще Пандемом — оглянулся на Кима, будто ожидая объяснений; Ким развел руками, но сказать опять-таки ничего не успел: папа подпрыгнул на стуле, как человек, под которым обнаружилась оса. Взгляд его обернулся внутрь, и Ким понял, что в этом разговоре он третий — лишний.
— Ня! — провозгласила Иванка. — Па-ня!
— Умница! — обрадовалась Даша.
Алекс сидел, выпучив глаза. Лерка косилась на него со все возрастающим страхом:
— Кимка, тебе не кажется…
— Почему никто не ест? — нервно поинтересовалась Арина и была не права: один человек все-таки ел, и это был Костя. Не избалованный домашней кухней, бывший инженер наворачивал мясной рулет с черносливом, и все, что происходило вне круга его тарелки — за золотистым ободком, как за границей, — не привлекало Костиного внимания.
— Так что же случилось с тем парнем, который вел погоду? — снова заговорила Арина, и голос ее звучал жалобно.
— Папа, — позвала Лерка. — Ты о чем… Послушай, ма…
В эту минуту волна преобразований, затопившая уже большую часть комнаты, накрыла и Лерку. По привычке спрятавшись в себя, она успела выбросить, как аварийный буек, механическую улыбку на лицо: защитную улыбку, которая должна была доказать всему миру, что у Лерки все хорошо и она не нуждается в помощи…
— Передай мне салат, — велела Даша Косте.
Ким поймал Аринин взгляд. Пожалел, что стол разделяет их, что он не может быть рядом; впрочем, почему не может. Сбросив туфли, Ким прошелся по дивану за спинами Даши, Кости, Алекса и Лерки; Даша, кажется, была шокирована: в ее добропорядочном семействе хозяева не ходили по диванам за спинами гостей. Косте было все равно — он ел. Алекс пребывал в некой разновидности транса; Лерка улыбалась. Ким спрыгнул с дивана и обнял Арину за плечи, и в этот момент — в этот самый момент — она содрогнулась, впервые после двадцать девятого февраля услышав внутренний голос.
— Ничего страшного, — сказал Ким, слово в слово повторяя увещевания мальчика на трассе возле горящей машины. — Ничего страшного не случилось.
Позавчера вечером…
Арина уже спала. Ким вышел во двор. Пахло весной.
Ким ушел за гаражи — туда, где была спортивная площадка, где когда-то — кажется, сто лет назад — они с Пандемом играли в футбол. Ким нашел в темноте мокрую скамейку, подстелил газету (откуда в руках у него взялась эта никчемная рекламная газетенка? Кажется, из почтового ящика) и сел.
Нет, они ни о чем таком не договаривались с Пандемом. Просто Кима тянуло на свежий воздух — пусть даже на холод. Просто Арина спала, и он не решался включать телевизор, а читать, пусть даже и газету, не мог тоже — расплывались перед глазами буквы.
Прохожий появился беззвучно. Подходя к скамейке, кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Он был высокий — ростом с Кима. В куртке-ветровке и больших кроссовках из светоотталкивающей ткани; отсвет далеких фар заставлял их мерцать в темноте.
— Ну, — сказал Ким, когда прохожий остановился в пяти шагах.
— Я присяду, — хрипловато сказал прохожий. — Можно?
У Кима мурашки побежали по телу.
— Да так вот, — сказал прохожий, будто извиняясь. — Я расту… Это начальный толчок. Поначалу я расту очень быстро. Потом с каждым десятилетием мое «взросление» будет замедляться…
— Тебе ведь все равно, как выглядеть, — сказал Ким сухим ртом.
— Нет, — серьезно ответил его собеседник. — Мне хотелось бы… Чтобы снаружи по возможности было то же, что и внутри.
— Тогда ты внутри — человек?
— Я сказал «по возможности»… Ким, я сяду?
— Да что ж ты спрашиваешь?
В темноте Ким не видел лица собеседника. Тот покачал головой — как показалось Киму, печально:
— Ты ведь не хочешь, чтобы я сейчас здесь сидел? С тобой разговаривал?
Ким спросил себя: в самом деле, хочет он этого соседства? И еще спросил себя: а зачем прохладной апрельской ночью его понесло за гаражи, в пустынное место, где прежде чего только не случалось?
Ким молча поднялся, разорвал свою газету пополам, половину оставил себе, а половину расстелил рядом.