Впрочем, костер его так и не дождался, и этого достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением.
Мальчик пил чай как ни в чем не бывало. За его спиной уверенно и резко тикали часы в виде лунного диска: часы тоже были Арининой работой, год назад она купила в хозяйственном магазине самый простой механизм с пластмассовой тарелкой-циферблатом, тарелку сняла, а новый циферблат вылепила сама, сверяясь с увеличенными фотографиями Луны. Синеватые тени оранжевых кратеров были данью Арининой фантазии; на месте цифры «девять» имелся черный силуэт нетопыря.
— У меня к вам разговор, Ким Андреевич, — сказал мальчик.
Место в больнице для какого-нибудь родственника? Деньги? Семейные проблемы?
— Я слушаю, — сказал Ким.
— Вы помните двадцать девятое февраля?
Ким ожидал чего угодно. Вернее, не знал, чего и ждать.
Двадцать девятое февраля…
— Помню, — сказал Ким.
(…Больная посмотрела на него удивленно. «Кажется, я слышу голоса, — пробормотала она. — Как вы думаете, Ким Андреевич, это к лучшему?» — «Голоса?» — переспросил в свою очередь удивленный Ким, в тот же момент внутри его головы, в области затылка, послышалось ясно различимое: «Ким! Не бойся! Я говорю с тобой!..»)
Ким содрогнулся, вспоминая ту нехорошую среду. Он сразу подумал о наркотике, подсыпанном в вентиляционную шахту; у всех собравшихся в ординаторской была сходная версия, все были почти спокойны, все владели собой и даже шутили — пока не прибежала сестра, смотревшая в холле телевизор…
— Конечно, я помню, — медленно повторил Ким.
— Прошло два года, — сказал мальчик. — Что же это было?
— Испытание психотропного вещества. — Ким с новым интересом рассматривал гостя. — Или космический катаклизм, вызывающий массовое помутнение рассудка…
— Вы в это верите? — мальчик тонко, по-взрослому, улыбнулся.
— Нет. — Ким не знал, как с ним говорить. Не мог найти верного тона.
— А в то, что диагноз Прохорова Виктора Антоновича от четырнадцатого февраля был ошибочный?
В словах гостя была некая ненормальная точность; к историям болезни, хранившимся в сейфе, никакие мальчики допущены не были. Ребенок Прохорова?
— Ким Андреевич, вы действительно ошиблись в диагнозе? — снова спросил мальчик, глядя Киму в глаза.
— Нет, — сказал Ким.
На кухне сделалось тихо. Снаружи скреблись, ворковали, топтались по жестяному козырьку нахальные дворовые голуби.
«Все всё знают, — подумал Ким. — Только верят по-разному: кто в новую методику, кто в святое благословение, кто в летающую тарелку…»
— Они просто раздумали умирать, — признался он со вздохом. — Я не готов объяснять тебе, почему так случилось.
— Я и не прошу объяснять, — мальчик снова улыбнулся. — Наоборот… я хотел бы сам. Если позволите.
— Объяснить? — Ким не хотел, чтобы в голосе его прорвалась насмешка. Но она все-таки прорвалась.
Мальчик не обиделся:
— У вас ведь объяснений нет? Почему бы не выслушать мою версию того, что случилось в вашей больнице? И заодно того, что случилось двадцать девятого февраля. И того, кстати, что случилось сегодня с вами…
«Стресс, — подумал Ким. — Возможно, приключение с горящей машиной подранило меня куда сильнее, чем кажется…»
Скормить ему легонький транквилизатор?
— Кстати… — сказал он легко и буднично, как обычно говорил с пациентами. — Как ты все-таки оказался… на трассе? Ты что же, ночевал там в ожидании, пока я навернусь?
— Нет, — сказал мальчик. — Не знаю, как вам сказать… как это преподнести получше. Поудачнее, нежели двадцать девятого февраля.
— Что?!
— Вы скоро потеряете работу. Просто некого будет лечить.
Ким открыл рот, чтобы мягко пошутить в ответ — но так и не придумал шутки.
— Что, все будут здоровы, да?
Мальчик кивнул:
— Да. Как ваши теперешние пациенты. Как Прохоров Виктор Антонович.
— Он твой родственник, да? Может быть, отец? Дядя?
— Нет, не родственник. Мне кажется, родственников в обычном понимании у меня вообще нет…
Ким осознал вдруг, что гость сидит, не разжимая губ, а голос его звучит внутри Кимовой головы. На секунду вернулся ужас двадцать девятого февраля — когда останавливались поезда и самолеты бессильно опускались куда попало, когда телефонные линии не выдерживали лавинообразной нагрузки, когда алкоголики бросали пить навсегда-навсегда, кто-то вопил от ужаса, кто-то пытался покончить с собой, а кто-то искренне недоумевал, из-за чего сыр-бор: подумаешь, голос внутри головы…