Стояла гробовая тишина, казалось никто даже не шевелился, только что кричавший во всеуслышание лысоватый мужчина лет тридцати пяти смотрел на меня округленными карими глазами изредка хлопая огромными ресницами… Казалось я говорила сама с собой, но это было не так, я говорила с ним, но не совсем так как говорят обычные люди, говорила с его душой, отклики которой проявлялись на его лице, я ловила её ответы и проговаривала вслух то, что словно скрижаль хранилось глубоко внутри, но он ни как не хотел знать отталкивая от себя эти мысли всеми силами. Я рассказала ему все о нем, не о его маске, которую он носил каждый день на работе и перед соседями, я рассказала правду о нем. Жестокую и обидную истину по которой единственные его друзья, заменившие жену и ребенка стали стакан и телевизор… ему нечего было сказать, ведь раскрыв эту скрижаль я убила его, убила морально, а душевная боль намного сильнее физической.
Не проронив ни слова он развернулся к парню стоявшему позади, оцепеневшему от изумления и ужаса, молчаливо наблюдавшего из за широкой спины, как писклявый голосок, где то там на уровне груди рассказывает о жизни человека которого в своей жизни видит мельком в третий раз. А ведь он на протяжении десяти лет через стену слышал и изредка видел с балкона все своими глазами. Скандалы, крики и просьбы, плач ребенка их драки, Шекспировские сцены которые творились когда то в этой опустевшей двушке. И о которых во всех красках сейчас говорила я…
Мужчина всучил в руки окаменевшего соседского парня пакет и так же молчаливо продолжил свой путь по знакомым ступеням. Толпа зашевелилась лишь со скрежетом дверного замка, до этого все взгляды были устремлены наверх словно наблюдая за необычным небесным явлением не отрывая глаз. Лишь с хлопком двери разорвавшему гробовую тишину все взгляды устремились на меня. Естественно об этом не знал никто. Все подумали что это какой-то дар, но разве дар можно приобрести месяцами штудируя труды по общей психологии? Мои диковатые знакомые почитали меня гадалкой к которым набивается толпа овец за истинной, которую знают сами, а потом советую знакомым и уже другая отара набегает вновь и этот замкнутый круговорот засасывает в себя новые жертвы. Им говорят лишь то, что знают они сами, но своих сил не хватает признать свои ошибки, либо то что они хотят услышать для успокоения своего внутреннего «Я». Но я не умела так как они, юношеский максимализм и прямолинейность делали свое дело, я была жестока в своих речах и порой губила… Так вышло и в тот вечер. Который перевернул мое восприятие, того что я обрела путем долгой погони за истинной, которая как туманный Альбион манила меня на новые скалы в пучине стихийного хауса.
После полуночи мы стали расходиться, не знаю что заставило остаться меня тогда в этом подъезде. Но что-то неизвестное манило меня подняться по незнакомой лестнице наверх. Мы только думаем что вершим сами свою судьбу, но все уже предрешено за нас и сценарий нашей жизни расписан досконально, вопрос лишь в том как мы сами способны это принять. Сначала что то манило меня куда то, далеко от дома, по незнакомым улицам заранее построенным не мной маршрутом в этот двор, где я встретила старого знакомого, потом в этот подъезд, а теперь снова тоже чувство толкало меня вверх на два пролета, и оно не обмануло меня, именно там я нашла что искала долгих два года, но искала не там…
Мужчина с залысиной, сидевший на верхней ступени пролета уже не казался таким огромным и устрашающим. Он был подавлен, а на глазах еще не обсохли следы недавних слез.
— Простите… — еле выдавила я.
Он поднял свои печальные карие глаза. Но смотрел не на меня, он смотрел сквозь меня словно я была призраком его прошлого, оставшегося где то позади, но приседающего его повсеместно, словно собственная тень.
— Что надо? — коротко буркнул он…
— Я обидела вас, простите… — раньше мне еще не приходилось сожалеть о сказанных словах, какими бы жестокими они не были, но теперь, увидев осунувшегося человека с глубокими морщинами на лбу и суровой межбровной складкой, которая, по-видимому появилась совсем недавно из за долгих раздумий и душевных терзаний. Там внизу я видела совсем другого человека, видела то, что хотел он, но сейчас это было совсем иное существо, глубоко несчастное, разбитое на мелкие части, которые уже не собрать, без надежды и веры.