— А как насчет этого? — спросила О'Коннел.
Она то и дело возвращалась с пачками каких-то снимков, которые совала мне в руки — ей-богу, как полицейский на опознании преступника. С той разницей, что все до одного здесь были жертвы.
— Нет, — ответил я, наверное, в сотый раз.
У меня имелись свои любимые картинки — в разбухшей папке под заглавием «Война Никсона с одержимостью». Были здесь клинические фото пятидесяти или шестидесяти «ясновидящих» в темных костюмах, присоединенных проводами к ящикам размером с холодильник; а также снимки японцев с голой грудью — Боже, помоги японцам и Эйзенхауэру! — в окружении пентаграмм, причем в каждой вершине такой звезды располагалось по катушке Теслы. Были и фотографии священников в собачьих ошейниках, с проводами в руках, которые они пытались присоединить к спутниковым тарелкам.
О'Коннел поднесла ко мне одну черно-белую фотографию, по виду, сделанную в пятидесятые годы.
— Посмотри как следует. Это тебе ничего не напоминает?
Проблема в том, что они все мне что-то напоминали. Это был настоящий парад мальчиков — остроносых, с хитренькими улыбками и светлыми, зализанными назад волосами.
— Я вам уже сказал. Не помню, чтобы когда-либо бывал одним из них.
— Не торопись, Дэл, — ответил Фред.
Они по-прежнему звали меня Дэл.
— Твое сознание — лишь часть твоего «я», — произнесла Мег, принимая на себя мой выпад. — Этот сознательный фрагмент ограничен в пространстве и времени, в отличие от остальной части…
— Знаю, можете не объяснять. Остальное связано прочными нитями с коллективным бессознательным.
Боже, как я устал! Устал слушать про это самое коллективное бессознательное. Устал от разговоров о нем, устал читать, устал думать. Эта О'Коннел и Мег совали мне в руки книжки, как миссионеры Библию.
Юнгианцы описывали коллективное бессознательное как нечто в духе первовремени австралийских аборигенов, слегка замешанное на квантовой механике. Последнее украшение явно появилось относительно недавно, после того как Вольфганг Паули попал к ним в качестве пациента. Обширный резервуар человеческой мысли был тем первобытным супом, в котором родились архетипы — не то ходячие схемы, не то реальные личности, в зависимости от того, которые из трудов Юнга вы читаете и кто были его слушатели на момент создания очередного опуса.
Юнг ухватился за демонов и одержимость как за неопровержимое доказательство своих идей, и его публичные заявления вскоре начали совпадать с его личным мнением. Призраки запутались среди нитей нервной системы живых людей: телепатия и априорное знание действовали в не имеющей пространственных границ и передающей информацию быстрее скорости света среде — среде коллективного бессознательного. Так архетипы заполонили Землю.
— Послушайте, — сказал я, — а что, если нет никакой промежуточной среды? Что, если демоны не имеют никакого отношения к архетипам?
Я отшатнулся от стола. Мы все собрались в столовой, потому что именно здесь лежали папки.
— Что общего у философствующих ангелов и женщин-змей, которые мерещились Юнгу, с американскими демонами? Скажите, сколько потрясающих оружием маньяков видел ваш Юнг, когда разгуливал по потустороннему миру?
— Прошу тебя, прекрати паясничать! — одернула меня О'Коннел.
— Архетипы не меняются, — возразила Мег своим коронным непробиваемым тоном. — Но вот их конкретное воплощение в тот или иной момент пронизано культурой общества. Правдолюб — это образ отца, хранителя и разрушителя одновременно, как Шива или Абраксас. Капитан — наш Зигфрид, вечный герой. Дудочник — одна из разновидностей Трикстера.
— Так что сами идеи отнюдь не новы, — заметил Фред из-за раскрытого тома. — Новы лишь их воплощения.
— А как же ВАЛИС? — спросил я.
— В высшей степени рациональное создание, лишенное каких-либо эмоций, — ответила Мег. — Репрезентация мысли как таковой, правда, облеченная в одеяние в стиле хайтек.
— Ты говорила, будто ВАЛИС фальшивка, — заметил я, обращаясь к О'Коннел.
— И сейчас говорю. Его придумал Дик. Писателям это свойственно.
— Может, и придумал, но это еще не значит, что он не демон. Может, он исчезнет, когда Дик умрет. Убейте создателя, и вы убьете его творение.
— Архетип нельзя убить, — возразил Фред.
Я встал.
— Знаете что? Никакой я не архетип, слышите?
С этими словами я обошел край стола и подтянул к себе инвалидное кресло. Фред с тревогой посмотрел на меня из-за открытой книги.