Политические дебаты
I
Политические дебаты
Граненный стакан, стоявший на покосившемся столе, был наполнен водкой. Мутной, белесой и совершенно не похожей на ту, что продавалась в магазинах.
– Я ему, блядь, и говорю нахуй: тебе че, пидор, мало? А он мне, ты прикинь?
– Ну?..
– Хули «ну»? Пизду гну, блядь! А он мне заявляет, что это я – пидор!
– Вот охуевший!
Стакан хватается покрытыми жиром и невесть откуда взявшейся грязью пальцами, и жижа вливается в жадную глотку за один присест. Грани стакана не могут нормально отразить все, что творится вокруг, и зрелище в стекле искажается до состояния театра ужасов и абсурда.
Заплывший водкой глаз наблюдает за своим собеседником, сидящим по другую сторону стола, за мостом в виде стеклянной бутылки без этикетки. Мужик-собеседник представляет собой, конечно же, удручающее зрелище. Распухшее от бесконечного запоя красное лицо, блестящее то ли от пота, то ли от масла, в которое он постоянно падал в совершенно неадекватном состоянии. Торчащие уши, как у мартышки, ловили любой звук, который мог раздаться с любой стороны, но вот разобрать порой, что конкретно звучит или какие слова говорит собутыльник, пьяница уже не мог. Заплывшие глаза с двумя огромными синяками прямо на веках и под ними, не видели ничего, и лишь бутылка водки со стаканом были теми самыми путеводными звёздами во мраке беспробудной тьмы квартиры, где заседали товарищи.
– Налей-ка мне, Василич, я за… за твое здоровье выпью! – человек-мартышка умудрился ловко схватить свой стакан, который был эмалированной кружкой отвратительного грязно-бежевого цвета, и не уступая своему партнеру по застолью, опрокинул питье внутрь себя. Никто из них не закусывал.
Василич, как бы не считал себя краше партнера, представлял собой второй сапог из этой идеальной пары. Вся левая сторона лица была спущена ниже правой и практически перестала двигаться, словно при инсульте, потому временами разобрать, что говорит хозяин квартиры становилось совершенно невозможно. Кроме мата. Странным образом именно эта часть могучего и всесильного давалась Василичу лучше всего из имевшегося словарного запаса.
– Ты меня, епта, Мишка… Мишаня! Михаил! Ты меня, е-ебаный в рот, послушай! Страну-то! Страну-то пропили, гондоны!
– Кто?
– Гондоны!
– Так кто, Василич?!
– Ну эти все… хуесосы вот эти!
– Какие? Вот эти? – Мишаня-мартышка изобразил какое-то непонятное движение руками, которое максимально сблизило его с предками человека чуть ли не впритык.
– Да! Ну да! Как все развалилось – так, блядь, они все и повылазили, суки!
– Вот с-с-суки!
– И я о том же! Нормально же, блядь, жили, чего не хватало-то? Не пропили бы, это мы бы изобрели все эти… «Ойфоны», а не какие-то лысые пидорки с очкастыми ушлепками…
– Т-ты это… это правильно! Верно говоришь, Василич! Сейчас вся молодежь, как эти… попугаи ходят, ага!
– Пидоры! Пидоры они все! В армию их надо! Чтоб мужиками! Вот мы!.. мы-то, блядь, с тобой, а?! А?! Два года! Епта, два служили, а эта петушня и от одного пытаются сбежать!
– Ссыкуны!
– Ой, бля, и не говори, Мишка! А кто Родину-то будет защищать? Вот эти все?! – Василич обводит рукой комнату, где сидят только два алкоголика, однако явно намекая на кого-то еще. В любом случае, Мишка все равно ничего не увидел, но яростно закивал в знак согласия. – Да они, блядь, за свои телефоны и эти… гамбургеры, сука, мать родную продадут!
– Гниды… Давай, Василич, за страну! Чтоб всех этих передавили и одни нормальные, как мы с тобой, остались, да?
– Да! Ну, будем! Ох, бля, будем! Сейчас президент все в рукавицы-то ежовые возьмет и пиздец им!
– Да гондон он…
На кухню рухнула пугающая тишина. Затих шум телевизора, что не переставая все это время бубнил новости, со двора стали доноситься звуки чистой ночи и редкий шум колес проезжающей по дороге машины. Казалось, если появится луна и осветит комнату, случится что-то волшебное, как в сказках. Но атмосфера лишь усугублялась молчанием с обеих сторон стола, и даже о магии дружбы можно было бы позабыть.
– Ты че, ублюдок? – Василич был на столько ошарашен предательством товарища, что все ругательства исчезли из головы в одно мгновение, замкнув пьяницу, но почти сразу же вернулись на место. – Ебнулся, что ли?
– Я… Я тебе, Василич, говорю! Они там, – палец Мишани поднялся куда-то ввысь, даже выше бога. – гондоны! Все раз… разворовали. И пропили!
– Да ты охуел…
Пока Мишка старательно пытался сформулировать и выдать мысль, что, во-первых, ничего он не охуел, а во-вторых, виноваты в бедах народа не только педерасты и сломленная Западом молодежь, но и отечественные хапуги, в его лицо прилетела банка из под шпрот, превращая и без того жирное (во всех смыслах) лицо, в одну сплошную лужу масла. Тело Мишки решило вспомнить, что оно от части хищник, который может за себя постоять, поэтому нога взлетела вверх, собираясь пнуть обидчика, однако этому помешала неожиданная преграда – стол. Стол, к слову, опрокинулся за мгновение ока, и весь изысканный ужин опрокинулся на пол. Особенно много оказалось пролито водки.
– Ах ты, мудила ебаная! Я тебе сейчас, блядь, сука! На, хуй ебучий!
Размахивая кулаками во все стороны, Василич никак не мог взять в толк, почему же он не чувствует удара по своему врагу и предателю Родины? В темноте и пылу сражения, Василич так и не смог увидеть, что проклятый враг лежит на боку, залитый маслом из-под шпрот, усыпанный кольцами луками и ломтиками хлеба. Еще Василич не слышал размеренного храпа, который доносился от поверженного самим собой врага, который напрочь забыл о бушующем сражении.
Утомленный дебатами воин неожиданно для себя выбился из сил, рухнув на пол, как мешок с картошкой.
– Бля, Володя, ну скажи… ему… – глаза Василича закрылись сами собой, укрывая его для сна полотном темноты и усталости.
Володя лишь загадочно улыбался из своей картины на стене, взирая сверху на любимых граждан.