У нее девчонка, у меня Гришка. Вот, Гришата, сестренка тебе, не обижай. Да что о Гришке говорить, он ли обидит! Идти надо прямо к тетке Алевтине, так, мол, и так, не брошу, не обижу. Самостоятельный мужик, при деньгах человек, руки, ноги, голова при себе. Ну, староват, бывает больше разница, живут.
Фрося вышла не одна, с бабами. Дольше всех рядом с ней шла рукосуевская молодуха, заоглядывалась:
– Миша, что ли? Здравствуй, Миша!
– Здравствуй, Елена! – сказал Михаил сумрачно. Уж эта Ленка натрепется всем. Но Ленка не любопытничала, начала прощаться, да за угол, и нету ее.
Фрося тут и встала. Михаил подошел к ней вплотную и спросил:
– Набуровила три короба, а что к чему – не понять.
– Чего тут непонятного?
– Пойдешь если за меня – иди, но не попрекай, что старый там или водку пью. Ты меня знаешь, сколь я ее пью, кошкина норма. Ну а детей делить не будем, все для них, понятно.
У Фроси улыбка сошла, глаза растерялись, смелость куда-то пропала. А Михаил говорил, говорил, размахивая руками, и остановиться ему было куда труднее, чем начать. Хмель прошел, папироса потухла.
Так они и шли дальше. Михаил говорил, а Фрося слушала и только вглядывалась в него. Возле цаплинского дома Михаил сказал:
– Иди, думай, с матерью посоветуйся, решай.
– Что ты меня уговариваешь; ты себя уговаривай. Я у мостика решила. Я тебе тогда сказала, а ты говоришь, мол, пара эти сапоги, да в разны стороны идут. А как встретимся, ты глаза прячешь. Соперницы боялась я, Миш!
– Чо я, по бабам хлещусь? Какие это могут быть соперницы?
– Гришу твоего я подглядела, показали мне, вон, мол, Мишин мальчишечка. Симпатичный, на тебя похожий, глаза общие. Я тебе слова не скажу, – заторопилась Фрося, – тебе знать, когда пить, когда не пить!
– Вот заладила! Говорю тебе, у Ухалова гуляют, а я вот им все вино несу, женился тут, можно сказать, пока вино несу! Ну, хочешь, слово дам, в рот не возьму больше!
– Ох, что мы говорим с тобой, Миша-а! – вдруг залилась краской Фрося. Она уже повесила сумку на калитку и теперь закрыла лицо розовыми варежками. – Ты иди, тебя ждут, наверное.
– Когда к теще являться?
– Приходи за мной вечером, погуляем, а, Миша?
– Не пожалеешь, что меня выбрала. Все, я сказал! Помни мои слова! – горячо прошептал Михаил, круто развернулся и большими шагами отправился на другой конец Нижнеталдинска, к Ухалову. Он хоть и протрезвел, а размахивал руками и разговаривал сам с собой как сильно выпивший.
Досидев у Ухалова до сумерек, Михаил к вину не притронулся, а только думал о том, что он скажет тетке Алевтине, как зайдет, как сядет, как скажет. Но вышло все не так, как он придумывал.
– Вот, мама, Миша Ельменев к нам пришел, – сказала Фрося, – я тебе говорила.
– Не помню, что ты мне говорила, – сказала Алевтина Сысоевна, выходя из маленькой комнаты. – Не помню. Да нынче родителев-то не особо слушают. Здравствуй-ка, Миша! Проходи вон в горницу. Собери на стол, Фросюшка.
– Да мы погулять хотели, мама, – громко засмеялась Фрося.
Алевтина Сысоевна поставила на стол водку. Михаил хотел сказать, что совсем больше не пьет, но потом решил, что будет несолидно, надо дождаться, когда нальют, и тогда. А когда налили, он выпил за общее здоровьичко, поставил рюмку на стол и, хрупнув огурчиком, вдруг сказал очень ловко:
– Отдавайте дочку, теть Алевтина!
– От те на, – засмеялась Алевтина Сысоевна, – кто же за женой потемну приходит? – Она еще продолжала посмеиваться, как вдруг подмокли глаза. – Сызмальства тебя знаю, Миша, а не думала, что сыном назову!
Фрося ковыряла вилкой в тарелке и, не поднимала лица.
В затянувшейся тишине медленно заплакал ребенок, Алевтина Сысоевна вскочила, хотела бежать, но Михаил поймал ее за руку и усадил за стол:
– Вы-то посидите, теть Алевтина, у ребенка мать есть, однако?
Фрося вспыхнула, убежала. Потом вышла из маленькой комнаты с ребенком, молча встала у двери. Михаил повернулся к ней, встал, подошел:
– Я так об детях думаю, – сказал, протягивая руки за девочкой. Говорил Михаил теперь веско, отчетисто, уверенно. Он и рюмку-то выпил, чтобы быть увереннее в своих трезвых мыслях. – Что если кто дите обидит – дак я ба с десяти шагов, с карабина. Без приговору!
Он разжал челюсти, опомнился, засмеялся, взял ребенка. Девочка смотрела на него сквозь прозрачные сонные слезинки и посапывала.
– Смотри-ка! Пошла, пошла к нему! Она чужих у нас боится! – воскликнула Алевтина Сысоевна и всплеснула руками.