3
Интересно заметить, что в своей редкостной фамилии Данилыч не замечал ничего такого особенного, хоть и часто за нее над ним безвинно потешались. Серьезная фамилия, чего там, звучит солидно – Подземный! В чужих же фамилиях Данилыч не упускал случая отыскать порочное значение, видел он таковое и в фамилии своего давнего друга-недруга Петра Панфилыча Ухалова. Сам же, отвечая на подкавыки, усмехался: «Мы Подземные, наши дела темные!» Намекал этим на большие тайные дела, каковых, собственно говоря, и не было в действительности. Какие дела у заведующего участком – усушка, утруска, бой, мышье яденье… Малый все оборот!
Данилыч не любил Панфилыча, но часто о нем думал, говорил, вспоминал. Панфилыч же его будто и не замечал, презирал, можно сказать. Данилыч чувствовал презрение к себе и имел за это на друга-недруга немалую злобу, или, как говорится, зуб.
Теперь вот Данилыч вез с собой официальные слухи и, как ни странно, даже будто бы радовался немного, что большой кусок кедровой тайги надо будет тарашетцам отдавать, хоть это обстоятельство в первую очередь – и больнее всего – ударяло его же самого! Ведь задуваевский участок придется ликвидировать, и тогда, чтобы остаться «наверху» – а он считал себя наверху, – Данилычу надо будет переезжать в другую деревню, в Золотоношу, вить новое гнездо, строиться!
Но возникали при этом неприятности и для Петра Панфилыча Ухалова, а вот это-то и доставляло удовольствие Данилычу!
Во-первых, круг – сотня плашек – прямо уйдет от Ухалова к тарашетцам; во-вторых, нахлынут соседи-разбойники, будут промышлять рядом, разгонят, выбьют зверя из ранее нетронутых резервных таег! А беспокойства-то, беспокойства!…
И хоть самому плохо, а все-таки как не порадоваться: ведь и Панфилычу неприятность!
Петр Панфилыч Ухалов не из тех, кто без звука свое отдает, переживать будет, письма сочинять, сети плести: «Мы, нижеподписавшие, передовые охотники Шунгулешского коопзверпромхоза…»
Крючок. Ведь, в сущности, ну кто такой? Неграмотный человек! Кто он против Ефима Данилыча Подземного? Можно сказать, подчиненное лицо-о! Охотник, и все. Передовик ты, не передовик, пусть богатый, а все ж таки не торговый работник!
4
Посреди таких мыслей обомлел Данилыч – по тропе прямо на него катился заяц. То есть заяц крутился по кустам, а Бурхало его ловил и давил. Так и задавил, случайно как-то. Данилыч, правда, успел дробью трахнуть, когда заяц еще раз выскочил на тропу, а Бурхало завяз в кустах.
Заяц выскочил и обезумело повалил навстречу, Данилыч стрелил и попал. Заяц сел на снег и заверещал, закрутился на месте, разбрызгивая кровь крупными каплями. Бурхало додавил.
Данилыч слез с лошади, зайца к седлу приторочил победно, головкой вниз.
5
Теперь кончилась спокойная жизнь. Раньше-то тарашетцы далеко были, горлопаны. Отняли назад Замайскую тайгу. Она и верно ихняя была, в ранешние-то годы. Отняли и теперь подступили своими ордами.
Данилычу всегда казалось, что тарашетцы – это дикие орды варваров, а шунгулешцы – стройные колонны трудящихся охотников и орешников. Теперь как саранча будут налетать тарашетцы во главе с перебежчиком-предателем Тиуновым. Вместо спокойной жизни теперь нужен глаз да глаз.
А до этого, вот уж сколько лет как дети подросли, жил Данилыч, как он сам про себя считал, слава богу. Участок у него меньше всех, заготовки больше всех, заработки больше остальных заготовителей. Сторожами – дочь, тесть, пока не умер, жена Домна, старший сын, пока не уехал жить на океаны, даже младший Костик, и тот бывал оформляем еще школьником. Вот Костик техникум кончит, приедет!
В хороший год – кедрач на участке очень удобный и сравнительно легкий – выходило иногда по семи окладов. Это, значит, так надо считать: семьдесят твердых берем – раз, за тонну ореха пятнадцать рублей идет заготовителю – это два, третье – сам с сынами сдаст. А кому сдаст-то, кому? А сам же себе! Сыны в охотку помашут колотами, а уж принять-то Данилыч примет во всеоружии.
Усушка, утруска, бой, мышье яденье!
Главное, умел Данилыч радоваться своим маленьким хитростям.
6
У зайца вся требушонка в горловину ушла, в животе заяц вытянулся, талия тонкая стала. Заяц уже обболтался, уши у него и те красными стали, и бок лошадиный красный, все кровью вывозил, сапоги и мешок, все в крови. Данилыч поругал себя маленько, что сразу не сообразил. Ведь на горячем лошадином боку заяц кровит, а положить его сверху на мешок – давно бы заколел, мороз-то к тридцати пяти.