Пожаловался Панфилыч. Мешает работать, никак на него управы не найдешь, отзывается о руководстве неправильно, всех запугивает пистолетом, даже маленьких, то есть детей! Вот рыбалку сорвал, а мы людям рыбу добывали, людям рыба нужна?
2
Старые у них были счеты.
Летали как-то Ухалов с Мишей оленя заготавливать северного. Забили по лицензиям пятнадцать голов. А с других оленей нарезали чистого мяса без костей. Михаилу это озорство – инспектора обмануть. Он радуется, переживает, конспирацию наводит.
Гамлин встречает на аэродроме. Пересчитал оленьи ноги, все правильно, с лицензиями сходится, умылся и пошел домой.
Миша проболтался. Слово к делу не пришьешь, мясо сдано, деньги получены, все оформлено честь честью. Ну а мужики-то посмеялись над Гамлиным.
За твои-то деньги, Гаврюха, да столь силы кладешь, пластаешься, ты бы первым охотником был, столько бегавши, крыша-то новая на дому была бы, семья обихожена, а ты общественное спасаешь. Гаврюган ты, и все тут!
Затаил Гамлин на Панфилыча.
Многие под горячую руку, когда он добычу из зубов вынимал, укусить старались, грозились-то уж, почитай, все. Собака хозяина из-за куска укусит, не то что чужого человека, попробуй отними.
Но Панфилыч не грозился, он сначала даже приручить хотел, на выпивку зазывал. То есть предлагал сразу крючок под губу завести и пользоваться в своих интересах, себя обезопасить, а других инспектором травить. Гамлин отказался раз, другой и третий. Да еще заехал на промысел Панфилыча, проверить хотел, правда – нет ли, что Ухалов зверей бьет и раскидывает куски по участку, соболей подманивать из всей тайги.
Посмотрел тогда на него Панфилыч, дрогнуло сердце у инспектора. Вот уж истинно, кто и грозится – не страшно, а этот посмотрел, и все понятно, читай открытым текстом, а крепкая ли у тебя головушка, Гаврюха? Если из мелкашки с реки щелкнуть, когда ты на лодочке против течения пойдешь? А инспектор бесстрашный, раз этот самый злостный с ним и схватился, ну и поломал зубы.
Перешел он в пожарную охрану, а потом совсем куда-то уехал, говорят, инспектором опять. Не может без того, чтобы природу не спасать.
Новый-то, Фатеев, год как проработал, а уже Панфилыча на чай приглашал, с Мишей здоровается, подходит сам, разговаривает. Панфилыч ему просто сказал: вот тут у нас был Гаврюха, за руки хватал меня, дохватался. Что хочешь делай, а меня коснесся, с тобой то же самое будет, а случаем чего, в благодарность за хорошее ко мне отношение могу тебе и службу сослужить, услышу если, кто безобразничает, след покажу…
Глава девятнадцатая
РАЗГОВОР НОЧЬЮ IV. ПАЛАТЫ КАМЕННЫ
1
Тянется ночь в зимовье, спит медведь в берлоге. Охотники ведут неторопливую беседу, попивают чаек.
Теплое зимовье, прокопчены балочки.
– Пикалов пилорамщик рассказывал, – засмеялся вдруг Михаил, – на него, дескать, прет медведище, а он его за язык да за уши. Люди городские сидят, слушают, а он их учит, за что и как хватать, если с медведем бороться.
– Это как Поливанов-старичок рассказывал. Белочим, говорит, вдруг собака взлаял, ну, думаю, на соболя. Подбегаю, мол, стрелил, будто медведя, упало – гляжу – глухаришше как пестеришше!
Панфилыч сразу отвлекся от своих дум и засмеялся даже, уж до того славный был старичок Поливанов, веселый человек. Все-то у него прибаутки были. «У кого на сковороде скворчит? У кум-сват Ефим Ефимыча Дусева».
Приятель у них был, звали его кум-сват Ефим Ефимыч Дусев! Князевские закадычные друзья. Сбегутся зимой в гости друг к другу, ну, мели, Емеля, твоя неделя. Снега идут, а они сидят, чаю наварят, смеются, старики, озорничают друг над другом. Капкан в постель запрячут – ждут, кто сядет.
– Глухаришше как пестеришше, – повторил за Ухаловым Михаил и тоже засмеялся, – так он и говорил. К деду в гости придет, на меня посмотрит: у, бурундушны шшоки!
– Дробовик, говорит, у меня был, солдатский, гаечки вот таки! Гоголя, говорит, сели в четверьк, в четверг, значит, тьмушша! Как дал – мешком накрыл. Ни одна дробинка мимо не пролетела, на кажну утку досталось. Восемь штук! Солдатский-то дробовик – это рассверленные у них винтовки были, оружия ведь не хватало. Гаечки – это кольца, значит, цевье к стволу крепить. Они и считали, чем гаечки толще, тем злее бьет и сносу не будет.
– Он с Ковы, Поливанов-то.
– Налимья печенка. У них ведь с налимом ране-то!
Ох-хо-хошеньки! Смех и грех. Почесть, круглый год вся деревня не работала. Так весь год на печках лежали. Значит, там в устье Ковы, где она в Шунгулеш вбегает, улово громадное. Вот уловом этим и жили. Как лед станет, они зашевелились на печках, зашевелились, пролубя наделали с передыхом и давай корзинами да сетями, чем, то есть, попало, налима таскать из-подо льда. Сети по ем протягивают, нахратят бедного. У каждого свои лунки были, свои подводы, свои снасти. А он со всей области собирается туда на зимовку. Такая тварь ленивая, сплывает туда в улово, и весь тут. Грузят они возы – и пошел в города и в деревни, в городах на деньги мануфактуру, в деревнях на продукты питания. Так и жили, пока налим не кончился.