Следующий день и такой веселости не было. Панфилыч не сказал вообще ни одного доброго слова, заставил Михаила переписать записки Тиунова, чтобы отправить их в контору Балаю, а оригиналы оставил себе для вещественных доказательств в будущем судебном деле.
Один раз Михаил заскочил со двора, где колол дрова от нечего делать, и услышал, что между братьями идет горячий разговор шепотом. Михаил сделал вид, что не заметил, но от тоски взял ружье и пошел с собаками побродить, ни на что хорошее не рассчитывая, кроме рябчиков-глухарей, потому что время от времени начинался снег. Пусть братья без него поговорят. Пусть перегрызутся хоть до самых позвонков, только не встревать в эти дела!
Сами себя жадностью травят, что за жизнь такая глупая! Жадность ухаловская представлялась Михаилу, как капкан медвежий с потаском-бревном на тросу. Попадет в него нога, ты сюда – и потаск за тобой, ты туда – опять потаск за все цепляется, не пускает тебя, ногу выламыват, и так пока не выбьешься из сил и не сдохнешь.
Ночью Панфилыч опять не спал ладом, слышно было по сопению. Михаил точно знает, как Панфилыч сопит, когда спит и когда у него бессонница. Митрий опять закидывал ногу, бурчал что-то во сне, Михаил ногу с раздражением сбрасывал.
4
Назавтра пошли за медведем, выволакивали целый день через валежины, буреломы; кони вернулись чуть живые, Маек суком в паху распорол. Измучились и охотники, несли килограммов по пятьдесят.
Сразу наелись недожаренного тяжелого медвежьего мяса.
Данилыч не приходил – болел, видно.
Митрий старался, дрова подкладывал, весь вечер в печке выло и гудело пламя. Печка была до углов красная, будто раздуло ее пламенем, как маленькую щучку, наглотавшуюся больших карасей.
Стали разбираться на ночлег. Михаил между прочим сказал Митрию:
– Ты того, ногу-то на меня не закидывай. Противно аж. Привык все с бабой.
Панфилыч и прицепился к младшему брату: видно было, что рад случаю поругаться с ним, и постелил Митриевы тряпки на свои нары, и братья легли вместе.
Перед сном Панфилыч тоном приказа распорядился, чтобы Михаил завтра шел на дальние круга. Сам же он собрался пойти по натоптанной за медвежью охоту тропе к Пределу ловить соболей капканами. Пока таскались за медведем, видели несколько следов свеженьких, а в той стороне плашника не было. Михаил посоветовал ему поставить капканы на медвежьих внутренностях. Как пить дать, набежит пара собольков.
Панфилыч насильно эдак пошутил, что уж теперь догонит свою выработку до Михайлова рекорда, сравняется. Пора, дескать, и за тяжелую работу после роздыха по медведю.
Хороший роздых! Таскали, гнулись, коней поуродовали, снегу намесили. Да и медведь-то дороже десяти соболей выглядывает, побольше тысячи будет тянуть. Как Митрий его реализует?
Славно было на своих нарах одному. Такая малость, а славно. Хоть так разлягся, хоть так, никто тебя не толкнет, никому и ты не мешаешь, никто тебе в рожу не дышит.
Михаил раскидался до подштанников, и все-то ему было тепло и хорошо: старая курмушка попахивала шоферским прошлым под головой, истертая оленья шкура под низом, засаленное ватное одеяло рваное, сколько ему лет-то, еще матушкино, а теплое. Сама, родимая, стегала. Раньше розовое было, теперь не разберешь. Руку поднять – сухой банный пар под потолком, полная избушка тепла, до утра хватит.
5
Митрий разговоры с Михаилом заводил, а потом прямо задал вопрос:
– Ты жениться когда думаешь теперь, Михаил?
– Да пока не думал, – ответил Михаил.
Митрий понял, что не в жилу попал, но все-таки поговорил еще, что вот, мол, бабы и девки в Нижней Талде теперь глаз на Михаила кладут, хороший жених, что, мол, надо не продешевиться, поговорил так немного и замолчал.
– Кто про что, а вшивый про баню, – хмыкнул Панфилыч.
Не та компания для Митриевых разговоров, Мишка стыдливый мужик, а старший брат давно уж и терпеть не мог эту музыку.
Потом Панфилыч учил брата, кому и как отдать сало и мясо, долго объяснял, поучал, сердился на возражения, а Михаил сразу забыл про них, закрыл глаза, ему стало очень хорошо в памяти, еще и Пана будто живая и все еще по-молодому.
Среди ночи сны были хуже, неуправляемые.
Митрий вставал, подтапливал печку, мерзляк. Михаил слышал, как он возился в темноте, потом свет побежал из угла.
Братья шепотом друг другу на ухо говорили, но не понять, о чем – да и нет, нет и да. Загудела печка, потянуло новым теплом, скоро надо было вставать. Михаил с удовольствием подумал, что завтра махнет в свои зимовья с собаками, сам себе будет хозяин, хочет – встанет чуть свет, хочет – весь день проваляется. Засыпая, услышал: «Истинный крест, Петя, больше на меня не надейся!»