Задний двор был обнесен стеной где-то в восемь или девять футов высотой; на воротах, ведущих за дом, от руки было написано белой краской НЕ ПАРКОВАТЬ, но они позволяли куда-то пройти, и, повернув металлическое кольцо, Моррис обнаружил, что ворота не заперты. Он вошел внутрь двора, и спокойно обойдя участок пятнистого газона, подошел к задней двери и со страхом постучал. Никакого ответа. Ни звука. Он подергал ручку двери. Дверь была не заперта. Он открыл ее и вошел внутрь.
В течение нескольких секунд он стоял, замерев, в широком коридоре. Через гостиную была видна передняя дверь, «Таймс» свешивалась вниз через щель почтового ящика, как язык какой-то плотоядной горгульи, в доме было до сих пор тихо, как в могиле. Он заставил себя дышать более спокойно и огляделся. Дверь слева от него была приоткрыта, и он, подойдя на цыпочках, заглянул внутрь.
– Есть здесь кто-нибудь?
Слова были произнесены тихо, но его не покидал явный прилив уверенности, что кто-то должен там быть, кто-то явно пытался остаться незамеченным. И кто-то был там до самого последнего времени. На столешнице лежал нож, обмазанный липким маслом и джемом, стояли единственная тарелка, усыпанная крошками от тоста и большой бокал с холодной чайной заваркой на дне. Скорее всего, остатки завтрака Лоусона. Но вдруг дрожь страха прошла по позвоночнику Морриса, – он заметил, что электрическая плита была включена на полную мощность, ее спирали прямо полыхали оранжево-красным светом. Тем не менее, вокруг было то же самое жуткое спокойствие, как и раньше, только механическое тиканье кухонных часов еще больше подчеркивало повсеместное молчание.
По коридору он спокойно прошел к широкой лестнице, и легко, насколько только мог, поднялся на площадку второго этажа. Только одна из дверей была открыта; но и этого было достаточно. Черный кожаный диван располагался вдоль одной стороны комнаты, а пол полностью покрывали ковры. Он бесшумно пересек комнату и дотронулся до выдвижной крышки стола у окна. Она была заперта, но ключ лежал сверху. Внутри он нашел два аккуратно исписанных листа бумаги, на которых был написан текст предстоящей проповеди; сверху лежал нож для разрезания бумаги, с любопытной рукояткой, оформленной в виде распятия, его режущая кромка, как показалось Моррису, была невероятно (и возможно напрасно?) острой. Он подергал ящики слева – все они, скользя, открылись, и все они, по-видимому, были предназначены для каких-то невинных функций; и то же самое – верхние три ящика справа. Но самый нижний был заперт, а ключа от него нигде не было видно.
Предвидя в перспективе наличие некоего охранного устройства, Моррис предположил, что упрямство замков и запоров можно будет сломить с помощью небольшого зубила, которое он теперь и вынул из кармана. Ему потребовалось не более десяти минут, но когда, наконец, нижний ящик был открыт, окружающие продолговатые боковины были безнадежно испорчены сколами и трещинами. Внутри лежала старая коробка от шоколадных конфет, и Моррис уже снимал обвязывающие ее крест-накрест резинки, когда небольшое звук заставил его глаза расшириться от ужаса.
В дверях стоял человек с лицом, намыленным пеной, его правая рука держала кисточку для бритья, левая сжимала несвежее розовое полотенце. На секунду Моррис почувствовал шок, который частично парализовал его, потом ужас, потому что его первым впечатлением было, что этот человек сам Лоусон. Тем не менее, он знал, что ошибается, и логика, мгновение назад грозившая распасться на молекулы, стремительно восстанавливала свои позиции. Мужчина был примерно такого же роста и телосложения, что и Лоусон, да. Но лицо его было изящнее и в волосах было больше седины; и голос человека, когда, наконец, он заговорил, не был голосом Лоусона. Манера выражаться, казалось, должна была замаскировать любопытную комбинацию культурности и грубости: