Последние дни дядя Абриш занимался тем, что катал на пони девочек с бантиками и маленьких барчуков. Они проезжали верхом на пони между рядами родителей, необычайно гордых исключительной смелостью своих детей. Иногда счастливые родители давали Абришу чаевые за то, что их ребенок не свалился с широкой спины коротконогой лошадки.
Нет надобности говорить, что авторитет Розенберга среди жителей городской окраины удивительно возрос, а когда стало известно, что Абриш хоть и очень недолго, но все же работал служителем при львах, то слава о нем загремела далеко вокруг. Правда, дядя Абриш был всего лишь поденщиком, но до известной степени он чувствовал себя муниципальным служащим, чему помогала фуражка с гербом города Будапешта, придававшая ему гордый и важный вид. С детьми же он преображался, становился ласковым и разговорчивым, рассказывая о зверях так ярко и подробно, как будто познакомился с ними не здесь, в зоопарке, а в пустынях Африки или в джунглях Индии. Во время таких рассказов Яни Чуторка не сводил с него своих умных черных глаз и время от времени спрашивал:
— И вы не побоялись войти ко львам?
— А чего же мне было бояться? — снисходительно отвечал дядя Абриш. — За несколько домов от зоопарка, в цирке, укротители львов получают по сорок пенгё каждый вечер за то же самое, что я делаю в зоопарке каждый день и даже по пяти раз в день и получаю за это всего два с половиной пенгё, так как здесь не существует ни прибавки за опасность, ни вообще справедливости. Я вам правду говорю, ребята. Ну, ничего! Когда-нибудь все будет.
— И вам не было страшно? — продолжал все с большим любопытством допрашивать Яни.
— Ну, как же не страшно? — отвечал дядя Абриш. — Я ведь не лишен воображения. Не боятся лишь те, у кого нет воображения. Но боишься ты или нет, а за квартиру платить надо, даже если это только угол. Обедать тоже надо. Такова жизнь, ребята.
Сначала Абриш Розенберг только отвечал на вопросы, потом загорался и начинал говорить, говорить без конца. Дети подчас подозревали, что не все в его словах правда, вернее, что в его рассказах нет ни слова правды, но установить это с точностью они, понятно, не могли, а их любопытство и пылкое воображение побеждали все сомнения.
Перед ними открывался новый, неведомый мир, совершений не похожий на все то, что было им до сих пор известно. Этот новый и чудесный мир был напоен ароматом далеких краев, полон таинственного шума лесов, овеваем соленым ветром неведомых морей. Ребята слушали, затаив дыхание, сказки дяди Абриша, и им казалось, что на зубах у них скрипит песок пустынь. В этом удивительном мире не было мрачных мастерских, там не стирали и не гладили, не питались вечно только фасолью и картофелем, не получали розовых повесток, извещавших о продаже имущества с аукциона, — единственная почта, которую получали их родители, — одним словом, ребята знакомились с большим миром, выходившим далеко за пределы их маленького мирка.
Мальчики стояли вокруг дяди Абриша и, как губка, жадно впитывали в себя его беспорядочную и сумбурную речь. Воображение рисовало им огромных слонов с необыкновенной величины бивнями. Они то выходили на лесные поляны, то среди вековых деревьев укрывались от выстрелов охотников. В стремительном беге слоны с корнем вырывали гигантские столетние деревья и своими неуклюжими ногами могли, играючи, растоптать льва.
Яни Чуторка был ненасытен, ему всегда всего казалось мало.
— Еще о слонах! — твердо заявил он.
Нежный и мечтательный голосок Розенберга поддержал его:
— Расскажите, пожалуйста, еще о слонах.
Остальные кричали вразнобой:
— Еще! Еще!
Дядя Абриш и без того готов был рассказывать без конца, даже если бы его об этом и не просили.
— А если, дорогие мои ребята, — продолжал он, складывая щепоткой пальцы правой руки, — кто-нибудь из слонов умирает, то у них есть такой обычай, мода что ли такая: станут несколько слонов в ряд, а трое из них приподнимают клыками тело умершего и кладут на спины своим товарищам, потом относят его к месту их вечного упокоения на одну из полян дремучего леса. Там беднейшие из слонов роют могилу — надо знать, что рыть могилы заставляют самых бедных, — кладут в нее покойника и засыпают его землей. Остальные же слоны, несколько сотен, стоят вокруг свежей могилы, подняв вверх хоботы. Не могу вам сказать точно, всех ли слонов так хоронят или только самых именитых, — эти подробности мне, к сожалению, не известны, — но зато я твердо знаю, что на похоронах слоны трубят нечто вроде траурного марша.