— Да, да, расскажите что-нибудь о тигре! — закричали остальные, а маленький Розенберг прошептал умоляюще:
— Еще что-нибудь о льве!.. Пожалуйста, еще!..
Дядя Абриш продолжал:
— Тигр — это, конечно, совсем другой зверь: силы в нем, пожалуй, столько же, сколько и у льва, — но лев гораздо чувствительнее, — а у тигра темперамент совсем другой. Уже много тысячелетий он ежедневно ломает себе голову над тем, как бы ему стать царем зверей. И от этого не знает покоя ни днем, ни ночью. Но свергнуть власть царя дело совсем не простое. Сила тигра такова, что он отваживается нападать на льва и, как это ни печально, часто побеждает его. Обращаться с тигром надо умеючи, потому что он очень капризен и доверять ему никак нельзя. Одного тигра, — дядя Абриш тут же показал, которого из трех, находящихся в одной клетке, — служитель Балаж Купецки ударил однажды железным прутом по носу. С тех пор к этому тигру даже подходить нельзя: он всех боится — совсем так, как я. Но и тигр отнюдь не злой зверь. Под вечер, когда солнце опускается за край пустыни и когда у нас пастухи расстилают свои кожухи у подножия деревьев, тигр тоже ложится на песок, поджимает под себя хвост и от скуки предается мечтам. О чем он мечтает? О чем же другом ему мечтать, как не о том, почему он не родился львом с большой гривой и кисточкой на хвосте, раз уж ему выпало на долю родиться диким зверем. Или почему он не родился орлом: сидел бы тогда на самой высокой скале и сверкал глазами, как это и подобает царю птиц. Надо сказать вам, ребята, что тигр даже плачет, до того ему становится горестно. В такое время он и ягненка не тронет, если, предположим, забредет туда какой-нибудь ягненок.
Абриш Розенберг дополнял свои путаные зоологические познания поэтическим домыслом, страстно желая придумать что-нибудь такое, что могло быть плодом только его воображения. Но ребятам как раз это и надо было, потому они и любили рассказы дяди Абриша. Сколько бы он ни рассказывал, они требовали еще и еще. А его и просить не надо было.
Был жаркий летний день. Ребята, покинув клетки диких зверей, шли по дорожке, проходящей между искусственными пещерами лисиц и волков и ведущей в царство пернатых. У их ног сновали павлины; рядом аист стоял действительно на одной ноге. Ребята кидали крошки рыбкам в пруд, заросший лотосами, и прислушивались к шуму поездов, прибывающих на Западный вокзал, до которого было рукой подать.
Яни Чуторка во что бы то ни стало хотел убедить аиста стать на обе ноги. Дядя Абриш прикрикнул на него:
— Оставь в покое аиста! Дети, не тревожьте его. Он делает это из принципа. Один раз аист прочитал в какой-то книге, что он стоит всегда на одной ноге, после этого его совершенно невозможно убедить стать поудобнее. Впрочем, это его дело и не стоит его разубеждать. У животных и так достаточно неприятностей. Вы думаете, что это шутка, целый день сидеть в клетке, особенно для животного, привыкшего как своей собственностью распоряжаться африканскими пустынями, где нет ни регулировщика уличного движения, ни светофоров и где можно бегать и прыгать, сколько вздумается? Или вы, может быть, думаете, что так приятно быть зоопарковым орлом? Бедный старый орел Гедеон — и почему его назвали Гедеоном? — целый день сидит на самом верху скалы, возведенной у него в клетке, откуда ему видны железнодорожные пути, ведущие к Западному вокзалу, и внушает себе, что он царь птиц. Бедняжка! Он уже окончательно впал в детство. Целыми днями сидит он у себя на скале и смотрит на скорые поезда, а заодно и на пассажирские с товарными (откуда ему знать, какие это поезда?); только иногда слетает вниз, когда ему приносят еду: два с половиной килограмма конины в день, и он так бросается на это мясо — как бы вам это лучше объяснить? — ну как будто оно добыто им самим где-то среди североафриканских гор, а не куплено для него дирекцией зоопарка за наличные деньги на центральной лошадиной бойне. В зоопарке двадцать четыре орла, но Гедеон среди них самый старый. Он был стар уже и тогда, когда попал сюда, но и до нынешнего дня у него еще не совсем зажила рана на крыле, которое ему подстрелили несколько десятков лет назад. Старик Гедеон сидит наверху и ведет себя так, как и подобает горному орлу из хорошей семьи.
Я умею думать мыслями животных, поэтому понимаю, что его гнетет и почему у него всегда такое плохое настроение. Прямо перед его клеткой находится чудесный пруд, где живут аисты, дикие гуси и другие провинциальные птицы — ведь вы их знаете. Павлины тоже гуляют по берегу пруда, хоть и не заводят дружбы с дикими утками. Ну так вот, старый Гедеон видит с вершины своей скалы — а вам известно, что это за скала, — всех этих птиц, гуляющих и летающих на свободе, а аист целый день мозолит Гедеону глаза, стоя перед ним на одной ноге: аист ведь прекрасно знает, что если он будет стоять на двух ногах, то ни одна собака на него не оглянется. Вот теперь и скажите вы сами, что может при этом чувствовать орел? Ничего удивительного нет в том, что он совсем выжил из ума. Орел, как-никак, царь птиц, а ему приходится сидеть в запертой клетке вот уже много десятков лет, как какой-нибудь… ну, скажем… канарейке, в то время как ничтожный павлин пыжится перед ним и разгуливает у него на виду, как будто он вовсе не местный житель, а посетитель зоопарка с входным билетом в кармане.