Титанович остановился на тротуаре, скрестил за спиной маленькие жирные ручки и стал смотреть на проходивших женщин. Он с наглой похотливостью оглядывал их с головы до ног, и его глаза искрились безудержной страстью. Взгляд его даже достиг степени небольшого нарушения супружеской верности. (Каждый человек мстит своей половине по мере собственных сил и возможностей!) Проходя мимо синагоги, господин Титанович с глубоким поклоном снял шляпу. Это до некоторой степени успокоило его: ему показалось почему-то, что он проявил непочтительность даже к еврейскому богу.
Титанович вернулся домой полный бунтарских порывов. За ужином он ел очень мало, сидел понурившись и молчал.
— Что с тобой? — робко спросила жена.
— Размышляю! — отрезал господин Титанович, погружаясь снова в молчание.
Жена тряхнула головой, как будто на нос ей села муха, и удивленно воскликнула:
— Какие глупости ты говоришь сегодня, Лео! — При этом она пропихнула в рот ложку шпината.
Титанович ничего не ответил. Он сидел за столом с салфеткой, повязанной вокруг шеи, и смотрел на свою семью. Ему казалось, что сын сегодня больше, чем когда-либо, похож на кларнетиста, а веснушек на лице у дочери заметно прибавилось.
Зубная боль, желудочные спазмы и обывательский бунт обычно дают о себе знать ночью в постели. Так именно случилось и с Лео Титановичем.
Он лежал на спине, выпятив кругленький животик, скрестив коротенькие ножки. И был похож на контрабас. Он размышлял о том, что его преждевременно перевели на пенсию, был недоволен всем миром и ошеломлен той легкостью, с какой житейские неурядицы проникают даже в мягкую человеческую постель.
Около полуночи Титанович был полон романтизма, как бычий пузырь воздухом. Он воображал себя героем и рыцарем, пустившимся на утлой ладье по бушующему морю и полным решимости погибнуть, но изменить веление судьбы, согласно которому большие рыбы пожирают маленьких.
Было уже, вероятно, около двух часов ночи, за окном шел снег, в комнате царил бледный полумрак, жена храпела, издавая звуки, похожие на шипение растапливаемого на сковороде свиного сала. Лео Титанович высунул из-под одеяла ногу и, уставившись на искривленные, покрытые мозолями пальцы, стал насвистывать марсельезу сквозь вставные зубы, которые он даже по ночам не вынимал изо рта.
Примерно к трем часам ночи миролюбивый барабанщик окончательно созрел для бунта. В такие минуты люди обычно сбивают всю перину на живот и предаются мечтам о страшной мести. Титанович строил самые различные планы действия: или он сорвет со стены портреты предков в золоченых рамах и растопчет каблуками лик одного из дедушек, или пройдется в грязных башмаках по только что натертому паркету, или — такое решение особенно ему понравилось — за обедом без всякого предупреждения выльет на скатерть суп из тарелки.
Ведь в конце концов человек бунтует по мере собственных сил и возможностей!
Однако он очень скоро пришел к убеждению, что здесь, дома, в семейном кругу, революция теряет всю свою героическую сущность. Такому мудрому выводу особенно способствовал вид храпящей на соседней кровати супруги — отлично упитанного доморощенного полицейского. Но господин Титанович вовсе не отказался от мысли учинить бунт. «Нельзя безнаказанно нарушать привычное течение человеческой жизни!» — воскликнул он мысленно и опять высунул ногу из-под одеяла.
Около четырех часов утра его увлекла мысль взорвать оперный театр, но он вовремя вспомнил, что ему не на что купить динамит. А кроме того, он не умеет убивать, даже зарезать курицы он не смог бы. Чтобы совершить подобное злодейство, надо быть или кухаркой, или сумасшедшим. И вообще делать людям зло куда труднее, чем добро. Для дурных поступков нужно иметь талант. Это, безусловно, печальная, даже отвратительная истина, но все же это так. Придя к столь печальному выводу, человек в четыре часа утра только и может сделать, что спрятать ногу под одеяло.
Господин Титанович так и поступил и, хотя он всю жизнь спал на правом боку, этой ночью, в виде исключения, повернулся на левый, и в подобном положении, в полусонном состоянии у него родилась мысль о форме бунта.
— Да, это будет замечательно! — сказал сам себе господин Титанович, высовывая опять ногу из-под одеяла. — Завтра, когда Тоска в своей большой арии дойдет до пианиссимо, я ударю в большой барабан. Я устрою такой грохот, что дирижер Грёббель застучит своей палочкой, а зрители испуганно вскочат с мест. Я учиню такой скандал, что они узнают, как переводить Лео Титановича на пенсию. Да, будет скандал, великолепный, грандиозный скандал! Утренние газеты большими буквами на первой странице дадут сообщение: «Неслыханный скандал в опере!», и в качестве подзаголовка: «Грустные последствия перевода на пенсию».