Однажды незадолго до рождества на уроке латыни Штукс, приподнявшись на своем месте, протянул два пальца по направлению к лысому преподавателю Грошнеру.
— Что тебе угодно? — спросил тот с любезностью, соответствующей высокой плате за учение.
— Господин учитель, я хочу пересесть подальше от Кликара.
Просьба эта не вызвала удивления. Ведь в конце концов всем известно, что штуксы всего мира не любят сидеть близко к любому и этом мире кликару. Об этом знают не только ученые, но даже ученики начальной школы.
— Почему ты хочешь пересесть от него? — все же спросил преподаватель.
— Потому что от Кликара воняет!
По классу прокатился презрительный, насмешливый хохот. От Кликара воняет! Так в одном-единственном безличном предложении, рожденном пузатым Штуксом оказались сконцентрированными все те поучения, которыми в течение одиннадцати лет жизни пичкали мальчика отец, гувернантка и бог знает кто еще. Латинист, человек обстоятельный, тут же приступил к разбору дела. Он сошел с кафедры, пристыдил Штукса, сказав, чтобы тот в другой раз не употреблял таких слов, как «воняет» (лучше было бы произнести: «В классе дурно пахнет»). Но так как заявление Штукса основано на факте, то он, как учитель и моральный наставник класса, в одно мгновение установит, откуда, собственно говоря, взялся такой запах.
Господин учитель наклонился над Кликаром, потянул носом и хотя, кроме запаха душистого мыла, исходившего от Штукса, ничего не почувствовал, спросил:
— Скажи мне, Кликар, почему ты не моешься как следует?
Ответ был потрясающе прост:
— Потому что у нас нет ванны.
Преподаватель снял с носа пенсне и стал в замешательстве протирать его.
— Но вода-то у вас есть?
— Вода? — повторил вопрос мальчик. — Вода есть. Во дворе.
— А в квартире?
— Нет.
— А как же ты все-таки моешься?
— Я иду во двор и умываюсь под краном, но иногда бывает так холодно, что вода в кране замерзает, тогда я не могу умываться, потому что вода не течет.
— Ну это уж твое дело! — провозгласил учитель с мудростью, характерной для всех господ учителей вообще. — Мыться все равно нужно! — И Грошнер с чувством собственного достоинства вернулся на кафедру.
На перемене Кликар сказал мне:
— Штуксу, конечно, хорошо говорить. Он может сесть в горячую ванну, гувернантка вымоет ему задницу и отнесет на кровать, чтобы он, не дай бог, не чихнул. Ему так легко быть чистым! Ну а мне каждое утро приходится умываться во дворе, даже тогда, когда плевки замерзают на лету. В нашем квартале все дома такие. Но когда-нибудь, вот увидишь, я набью этому Штуксу рожу.
Но Кликар не набил рожу Штуксу, хотя ему и очень хотелось это сделать. Своим спасением Штукс был обязан либеральному мировоззрению классного наставника. Тот никогда не упускал случая напомнить Кликару, если у него, скажем, падала с шумом на пол чернильница:
— Ты не забывай, что учишься здесь бесплатно: тебе надо вести себя как можно тише.
И Кликар, черт его знает почему, был самым тихим мальчиком в классе.
На следующий день Кликар, как всегда очень аккуратно, пришел в школу, сел за парту, положил в нее свои со всех точек зрения грязные книги и еле слышно застонал.
— Что с тобой? — спросил я.
— Простудился! — ответил он и зашелся лающим кашлем. Глаза у него опухли от насморка, нос покраснел, на висках вздувались жилы. Если бы я так сильно кашлял, то меня отвели бы к врачу. Если бы так кашлял Штукс, то к нему вызвали бы врача домой. Ну а Кликар кашлял просто так, врача ему не полагалось.
Во время утренней молитвы он два раза очень громко чихнул. Классный наставник по окончании молитвы не преминул заметить:
— Ты, Кликар, учишься здесь бесплатно, тебе надо вести себя как можно тише, — и укоризненно покачал головой.
Штукс был очень возмущен и тоже покачал головой.
На второй день Кликар не пришел в школу. В журнале отметили, что он отсутствует. А Штукс сказал шепотом на ухо соседу, но так громко, чтобы слышал учитель:
— Прогуливает!
На третий день я получил по почте письмо:
«Дорогой друг! Я тяжело заболел, и мне сказали, что я долго не смогу ходить в школу. У меня воспаление легких, которое я схватил во дворе, когда умывался, потому что было ужасно холодно. Очень прошу тебя: набей рожу Штуксу, так как сам я долго не смогу сделать этого. Дружески обнимаю тебя.
Все последующие дни никто не вспоминал о Кликаре. Даже имени его не произносили. Только утром во время переклички классный наставник отмечал в журнале, что его нет в классе.