Так вот, я находился в скромной, но хорошо приспособленной для любви квартире Бланки, как звали эту даму. Бланка, последняя моя любовница, была очень милой женщиной и, несмотря на свою наивность, граничащую с глупостью, отличалась превосходными качествами. Она прекрасно знала, когда нельзя мне перечить, когда надо смеяться и когда удивляться. Такие свойства имеют огромное значение в жизни, и хорошо, если человек умеет уважать их.
Бланка угощала меня бисквитами, что, учитывая мою беззубость, было чрезвычайно деликатно с ее стороны.
Любовные утехи стоили мне двести двадцать шесть пенгё и сорок филлеров в месяц. Эту поразительно точную цифру высчитала Бланка, заметив при этом не без хитрецы:
— Мне необходима именно такая сумма, не больше и не меньше.
Как все, что высчитывается с такой потрясающей точностью, это было очень дорого.
При всем том Бланка все же не принадлежала к женщинам, которых любители позлословить называют «падшими». Можно даже сказать, что разница между Бланкой и порядочными дамами была такой же, как разница между розничным торговцем и оптовиком. Да, Бланка торговала своим телом. Но товар ее был очень хорош, и никто не мог иметь к ней никаких претензий. Учитывая все вышесказанное, она по праву завоевала мое признание.
Когда у человека лысая голова и он прожил на свете уже половину восьмого десятка, можно быть снисходительным к подобным падшим ангелам, как Бланка. Такой человек умеет ценить маленькие груди, стройные ноги и чувствует себя растроганным, когда пурпурно-красные губки занимаются не только болтовней, а предаются своему истинному призванию и дарят звонкие поцелуи. Но и Бланка была ко мне весьма расположена. Она не замечала моего беззубого рта, кривых ног и лысой головы, а так как всякая истинная дружба основана на деликатном искусстве взаимного снисхождения, то гармония нашей дружбы ничем не нарушалась.
Так вот, в этот безнадежно душный летний вечер я взобрался по лестнице на второй этаж. Бланка открыла дверь, взяла у меня из рук палку, сняла с головы шляпу, повесила ее на вешалку и, как обычно, поцеловала меня прямо в лысую макушку, на которой, конечно, остался след ее накрашенных губок. Тяжело дыша, стоял я в маленькой прихожей и устало ворчал:
— С каждым днем этот второй этаж становится все выше!
— Ничего, когда-нибудь мы переберемся на первый этаж, — успокоила меня Бланка.
— Или под землю, — заметил я меланхолично.
В таких случаях Бланка хмурила выщипанные брови и смотрела на меня с ненавистью. Она не любила, когда я говорил о смерти, и это понятно: ее материальное благополучие зависело от моего пребывания на этом свете. Мое переселение на тот свет было бы для нее равносильно банкротству.
Кроме Бланки, еще один человек будет оплакивать меня: господин Крампецки — жонглер. Этот господин, бросавший по вечерам под купол цирка сразу по десять-двенадцать тарелок, был великолепным артистом, но получал за свое искусство так мало, что мог наполнить только одну из своих тарелок, да и то лишь вареными овощами. Кстати сказать, это было в прошлом году. А в этом году нашелся некто, умеющий бросать вверх по тринадцать тарелок (публика становится все требовательнее!), и господин Крампецки потерял свое место в цирке. Мне он казался человеком симпатичным. Прочитав полное собрание моих сочинений, он стал относиться к профессии писателя с таким же почтением, как и к жонглированию. Господин Крампецки считал, что в жизни важно лишь одно: ремесло, и совершенно неважно, какое ремесло, все остальное — это только внешняя сторона дела.
Именно в этом вопросе и выявилось наше духовное родство. Я чувствовал к господину Крампецки боязливое почтение, когда видел, как он упражняется в кухне у Бланки дешевой посудой, купленной на мои деньги. Был он удивительно немногословен и, что бы я ему ни говорил, только грустно вздыхал и отвечал:
— Так оно и есть! Жизнь — не игрушка.
О чем бы ни шла речь: о политике, о болях в желудке, о социализме, о метафизике, о любви или о литературе, он обязательно сообщал собеседнику этот довольно-таки глупый афоризм житейской мудрости. Но благодаря его особому таланту, когда бы и где бы он ни произносил эту фразу, она всегда оказывалась к месту. Если рассуждать логично, то, несомненно, господин Крампецки был любовником Бланки. Но я не желал разбираться, так как человек на восьмом десятке не хочет увеличивать ни числа своих врагов, ни количества переживаний. Я знал, что расходы по содержанию господина Крампецки входят в сумму двухсот двадцати шести пенгё и сорока филлеров, и это, даже при самом поверхностном подсчете, убеждало меня в скромности притязаний жонглера.