Господин в пенсне просматривал уже четвертую страницу. Из подробных отчетов я узнал, что министра хватил удар во время речи, которую он произносил на банкете, и он тут же свалился замертво. Корреспондент рассказывал, как министр, развивая мысль о том, что «мы нуждаемся в первую очередь не в образованных, а в прилежных людях», вдруг запнулся и рухнул на богато уставленный яствами стол, попав рукой в блюдо со шпинатом. Когда пришел врач, министр был уже мертв.
Господин в пенсне не спеша смаковал газету, она ему нравилась: в ней есть интересные новости, и она вполне стоит своих двадцати филлеров. Жаль только, что на пятой странице информация о смерти министра окончилась. Может быть, на шестой странице буду я? И на шестой меня нет! Здесь видный политический деятель заявляет, что «мы уже покончили с нашими бедами». На седьмой странице ученый говорит, что никаких бед у нас нет вообще, что одним нажатием кнопки мы можем уничтожить всякого, стоит только захотеть. Господин в пенсне покачал головой и стал листать дальше. Вот он дошел до двенадцатой страницы, скоро начнутся мелкие объявления, а меня все еще нет. Тринадцатая страница. Известная артистка говорит о будущем театральном сезоне, о своих планах и мечтах. Четырнадцатая страница! Наконец-то! Наверху страницы большая статья о валютчике, а под ней некролог.
Я только собрался прочитать его, как господин в пенсне перевернул страницу. Он прав. Нельзя же все время читать о покойниках! Хватит и министра просвещения на сегодняшний день. Господин удовлетворенно потянулся и попросил официанта принести ему чашечку кофе с капелькой взбитых сливок.
Грустно удалился я от господина в пенсне. Что мне делать теперь? Посетители кафе постепенно расходились.
Мои коллеги писатели уже покинули кафе; в удобных креслицах осталось лишь немногие читатели. Они непринужденно беседовали между собой, речь их текла плавно, они ругали весь свет и только изредка употребляли хвалебные эпитеты. Я спросил самого себя: «Почему эти люди не опечалены? Ведь в этот безнадежно душный вечер умер видный венгерский писатель?»
Но люди не печалились, не хвалили и не ругали меня, и это было совершенно естественно: ведь и младенцы сосут материнскую грудь, не восхваляя ее молока.
Я бесцельно носился по улицам. Краски природы изменялись ежеминутно. Темнота ночи постепенно рассеивалась.
Потом на востоке с самого края неба появилась узкая алая полоска и залила пастельными красками весь город. Первыми приступили к исполнению своих обязанностей птицы, молочники и подметальщики улиц. Легкий ветерок зашевелил листьями деревьев, нищие стали потягиваться и зевать на лавках, на сонных улицах раздавался стук подбитых гвоздями башмаков заядлых экскурсантов. Становилось все светлее, и вот уже первые лучи солнца заиграли на листве деревьев и на стенах домов. И сразу стало жарко. Я решил сделать привал на огромной площади. Вокруг стояли нарядные правительственные здания, середина площади была пуста. Я подумал про себя: «До чего голая площадь! Надо бы поставить посередине памятник!»
Неизвестно, какое направление приняли бы мои мысли, если бы нечаянное происшествие не нарушило моих рассветных мечтаний. В двух-трех шагах бродила похожая на меня призрачная фигура, равнодушно взиравшая на мир. Видно было, что наша встреча для нее так же неожиданна, как и для меня. Мы оба немного смутились, вероятно, даже застыдились.
Сначала мы только переглядывались, делая вид, что не замечаем друг друга, но одиночество, общность судьбы и любопытство побудили нас вступить в разговор. Признаюсь, я был страшно смущен, так как не знал, с чего начать. Наконец я решился и спросил:
— А с вами как это случилось? Долго страдали?
Мой собеседник любезно улыбнулся и ответил:
— Нет! Благодарение всемогущему! Он послал мне легкую и красивую смерть. Именно о такой смерти я молился в течение всей своей жизни отцу небесному. Меня хватил удар.
— Господь бог внял вашей просьбе, — заметил я.
— Именно так! — ответил призрак и глубоко вздохнул.
Мы немного помолчали, потом стал задавать вопросы он:
— Разрешите поинтересоваться, что вы делаете на этой площади?
— Я? Предаюсь мечтам, размышляю…
— О чем? — опять спросил он, вплотную приблизясь ко мне.
— О пустоте этой площади и о том, как хорошо бы выглядел на ней мой памятник. Я мечтаю не о конной статуе, а о простом памятнике, изображающем меня на мраморном кресле с бумагой на коленях и пером в руке, о таком же скверном памятнике, как и все остальные в Будапеште. Только об этом я и мечтаю.