Такое заявление господина нотариуса было почти равносильно революции в общественной жизни Седерфальвы. Крестьяне за неимением других, более спешных дел начали дискуссию и разделились на два лагеря. Одни придерживались того мнения, что создание пожарной команды повлечет за собой только лишние налоги, а это совершенно ни к чему — ведь страховые общества и так покрывают убытки, нанесенные пожаром. Другие же были ярыми приверженцами пожарной команды, выставляя главным аргументом, что она подымет пошатнувшийся авторитет их села.
После долгих прений, разгоревшихся в кабаке, победило последнее мнение; тогда начались споры о том, кого назначить на должность брандмайора. Сельский староста сразу выставил кандидатуру Гедеона Лаубала, своего племянника.
— Он очень храбрый человек, — говорил староста, — он самим господом богом создан для того, чтобы быть брандмайором!
Но в селе оказалось слишком много племянников, зятьев, шуринов и других родичей — все они были чрезвычайно храбры и самим господом богом созданы для того, чтобы стать брандмайорами. Нашлись, конечно, и такие умники, которые выдвинули каких-то профессоров по пожарной части, но староста тут же поставил их на место:
— Для такой должности нужен не очкастый ученый, а добрый молодец!
Такое заявление старосты оказалось очень своевременным и заткнуло рты выскочкам. Но, несмотря на это, договориться насчет кандидатуры брандмайора оказалось вовсе нелегко. Крестьянам уже надоели эти бесконечные споры, некоторые даже по вечерам в кабаке стали покрикивать:
— Не пожарная команда нам нужна, а крыша для школы!
При этом нотариус вынул автоматический карандаш, привезенный им из столицы, и что-то записал в блокнот. Нотариус был очень проницательный человек и знал, что если кто-нибудь требует крышу для школы, то это обязательно подрывной элемент, отдающий на выборах свой голос оппозиции.
— С таких типов глаз спускать нельзя, — высокомерно добавил он, засовывая блокнот в кармашек жилета.
Вопрос о создании пожарной команды, может быть, так и сошел бы сам по себе с повестки дня, если бы соседняя деревня Алшогёрень не сгорела дотла. Алшогёрень превратилась в пепел, несмотря на то, что там имелась пожарная команда с двумя шлангами и четырьмя лестницами. Пожар вспыхнул в мелочной лавке, перебросился оттуда на аптеку, с аптеки на мельницу, а хозяин мельницы не дал ее тушить, так как незадолго до этого подписал договор со страховым обществом на очень выгодных для себя условиях. Брандмайор Петер Гузмичка из Гузмичей как раз в это время пребывал в кабаке в слегка нетрезвом состоянии. Не мог же он знать, что пожар начнется именно тогда, когда он приносит дань Бахусу, а после того как брандмайор пришел в себя, от Алшогёрени остался один лишь графский замок, построенный на благоразумном расстоянии от крестьянских домов: господин граф предвидел, что грозит тому, кто слишком тесно соприкасается с народом.
Из тех же анналов мне удалось почерпнуть, что этот самый Гузмичка был племянником жены кантора из Седерфальвы, а значит, имел полное право претендовать на пост брандмайора создаваемой там пожарной команды, тем более что он не смог применить свои великолепные познания в области пиротехники на своем предыдущем служебном посту по той простой причине, что деревня, порученная его заботам, неожиданно сгорела. Благодаря таким обстоятельствам, Петер Гузмичка весной 1890 года был назначен брандмайором, а за выдающиеся заслуги получил дом и три хольда земли.
Итак, однажды весенним воскресным утром Петер Гузмичка первый раз появился в церкви. Его бычья фигура и наряд, похожий на оперенье какаду, внушали почтение и страх. Крестьяне пропустили его в первый ряд; женщины, глядя на него, глубоко и взволнованно вздыхали; девицы с восторгом уставились на его нафабренные иссиня-черные усы, лихо закрученные вверх. Брандмайор был таким пошлым и отвратительным, как мировоззрение, глашатаем которого он являлся. Остряк сравнил бы, пожалуй, Гузмичку с деревенским донжуаном, воплощающим в себе черты ловеласа, парикмахера, петуха и бугая. Простак принял бы его за императора или клоуна: множество золоченых пуговиц и шнуров, украшающих голубой китель брандмайора, придавали его внешности какой-то особый блеск. На правом боку у него болтался маленький топорик, на голове был надет медный шлем, а кроваво-красные бархатные штаны элегантно спускались на туго натянутые голенища сапог. Он браво стоял перед алтарем и время от времени подмигивал жене аптекаря, отвечавшей ему тем же. У прихожан не было никакого сомнения, что Гузмичка человек пылкий.