Большие бумажные листы порхали перед лицом Людцова, но он их не замечал, ибо напоролся взглядом на нечто более странное и грандиозное, рассмотреть которое в полной мере ему не позволяла скромная дистанция их разделяющая. Вот если бы он был отсюда где-то за дюжину километров - тогда да, тогда всё можно было бы окинуть единым взором, уместить в пределах одного окоёма, но и без этого, видя только малую долю общего, Владислав интуитивно понял суть происходящего. Это было незабываемое зрелище. Аномалия физического мира бушевала у него под носом; он почти вплотную наблюдал ошибку природы, любящий и ненавидящий, он находился почти в её эпицентре. И ошибка природы выпростала перед ним свою длань, протянула её навстречу, словно из другого измерения. Или это была вовсе не длань, может хобот какой-то, или какая-то невероятных размеров, зыблющаяся ложноножка; она ухватила Людцова и быстро вознесла над миром. Она поднимала его всё выше и выше, так что у кибернетика закружилось сознание. Голубизна стала повсюду, такая близкая что не нужно было даже протягивать руку - лишний, никому не нужный жест. Было достаточно просто моргнуть ресницами и любая из них в тот же миг, превращаясь в чёрную биссектрису, касалась небесного свода. Все реснички простирались вдаль, синхронно загибаясь, уходили в пространство голубизны, словно вычерченные под линейку параллельные линии, и сливались там в перспективе. Но ничего этого Людцов уже не осознавал, для него всё увиденное выстрелило в одну мучительную ноту агонии. Он даже не воспринимал, вставшее пред ним дыбом, расхристанное, нейтронное светило. Отчаянно хватаясь за трухлую ниточку жизни, Людцов ядовито шипел:
- ...не жертва... нет... не жертва... я не... жертва-а-а-а-а.
Поддерживаемый со всех сторон упругими стенами аномалии, кибернетик обрушился в никуда, и в это момент швы скреплявшие его с миром разошлись: грудь сдетонировала и вывернулась наружу.
Эпилог
Двигаясь правым берегом, Еремей опускался вниз по течению реки. Погода располагала к путешествию: было тихо и не очень солнечно. Корнелиус, настаивая на своём реноме поддержанного светила, вёл себя более чем скромно. Иногда он совсем пропадал из вида за пеленой несерьёзного, облачного покрова, тогда казалось что солнце накрывали чистой крахмальной простынёй, или сорванной со стола, белоснежной скатертью. Река, начинавшаяся так невзрачно, спустя несколько километров превратилась в полноценно бурлящий поток. Постепенно поток расправил свои мокрые плечи и сделался непроходимым. Река отражала нейтронное солнце миллионами тусклых чешуек, ни дать ни взять длиннющая, толстая гадина, пресмыкающаяся по дну каменистого русла. Но более всех удивил хвойный лес - он тоже был как живой, но в отличие от реки, обладая великим множеством конечностей, лес не пресмыкался. Лес напоминал нечто паукообразное, членистоногое, которое при помощи подвижных сосновых стволов, то подходило к кромке воды, то опять от неё отступало, словно опасаясь замочить свои сугубо сухопутные лапы. Если хорошенько подумать: лес существовал сороконожкой, только ножек было не сорок, а столько сколько росло в этом лесу деревьев - значительно больше. По сути сказав: бесконечным количеством ножек лес обладал - не сильно погрешишь против истины.
Андроид уже несколько часов двигался берегом вниз по течению реки, и если говорить об, окружавшем его, ландшафте, то он представлял собой не что иное как единоборство речной гадюки и проворной сороконожки леса. Две эти масштабные сущности пейзажа сражались друг с другом на всём протяжении пройденного андроидом пути: иногда брала верх сороконожка, иногда - гадюка. В этом плане, пейзаж, состоящий из конкуренции насекомого и пресмыкающегося, был омерзительным. Как инь и янь, с неослабевающей ненавистью они вклинивались в друг друга на отдельных участках маршрута - две стороны единой общепланетной мерзости. Дряхлое светило смотрело на эту гнусную титаномахию с безразличием, лежащего на смертном одре, маразматика. Мир, который зиждился на извечной борьбе двух тошнотворных сущностей, его более не интересовал. Корнелиус, стоящий одной ногой в могиле, равнодушно пускал старческие слюни на пейзаж.