Но раздался звонокъ и черезъ нѣсколько минутъ на каѳедрѣ очутился самъ Тиммерманъ. Онъ давалъ уроки латинскаго языка во второмъ классѣ.
Я могъ въ теченіе этого часа предаваться своимъ наблюденіямъ и впечатлѣніямъ. Я зналъ, что Тиммерманъ будетъ заниматься со мною отдѣльно латинскимъ языкомъ, пока я не нагоню товарищей.
Послѣ этого урока появился нѣмецъ надзиратель. Мальчики выстроились парами и двинулись внизъ въ столовую обѣдать. Я шелъ въ парѣ съ Алексѣевымъ и снова изумился его старости. Онъ такъ медленно передвигалъ ноги.
— Развѣ у васъ болятъ ноги? — не утерпѣвъ, спросилъ я.
— Да, болятъ! — равнодушно отвѣтилъ Алексѣевъ. — У меня все болитъ.
Я взглянулъ на его блѣдное, пухлое лицо и почувствовалъ къ нему большую жалость. Но вотъ мы въ столовой. Длинная съ низенькимъ потолкомъ комната, заставленная въ три ряда узенькими, соединенными одинъ съ другимъ столами. Пансіонеры шумно размѣщаются на скамьяхъ.
— Silence! — пронзительно кричитъ Тиммерманъ, проносясь по столовой и быстро изчезая.
По концамъ столовъ разсаживаются надзиратели. Два грязныхъ лакея разносятъ тарелки съ супомъ.
Я очень проголодался, но съ изумленіемъ смотрѣлъ вокругъ себя и на-столъ передъ собою. Я никогда не могъ себѣ представить, что буду сидѣть за такимъ столомъ и такъ обѣдать. Грязная, толстая, дырявая скатерть, такія же салфетки. Передо мною въ толстой сѣроватой тарелкѣ супъ. Я попробовалъ и тотчасъ же оставилъ ложку, — такъ этотъ супъ былъ невкусенъ. Вслѣдъ за супомъ подали намъ по куску жесткой говядины, облитой какимъ-то желтоватымъ, вязкимъ и дурно пахнувшимъ соусомъ. Я понюхалъ, меня даже стало почти тошнить. Я не притронулся къ тарелкѣ и ждалъ, что будетъ дальше. А дальше былъ розоватаго цвѣта кисель съ двумя черносливинами. Я вздохнулъ и сталъ ѣсть лежавшій передо мною кусокъ чернаго хлѣба.
— Вотъ уже вторую недѣлю хлѣбъ мышами пахнетъ! — замѣтилъ кто-то изъ учениковъ, и кусокъ выпалъ у меня изъ рукъ, и я понялъ, что хлѣбъ дѣйствительно пахнетъ мышами, хотя и не зналъ до сихъ поръ мышинаго запаха.
— Развѣ тутъ всегда такой обѣдъ? — робко спросилъ я своего сосѣда, Алексѣева.
— Всегда, а то какъ же? Впрочемъ, нѣтъ, не всегда, бываетъ гораздо хуже. Какъ-то недавно въ мискѣ со щами нашли цѣлую мышь. Въ этомъ домѣ мышей страхъ сколько, такъ Потемкинъ, изъ большого класса, вонъ видите, — тотъ, стриженный, который кричитъ, — онъ взялъ эту мышь за хвостъ и прямо въ лицо бросилъ экономкѣ… Такая исторія была!.. А бы что же… вы совсѣмъ, не обѣдали… вѣдь, голодны будете?
— Я не могу ѣсть такого обѣда! — грустно сказалъ я.
— Другого нѣтъ, а ѣсть, вѣдь, надо! — серьезно замѣтилъ Алексѣевъ. — Вотъ надзиратели, смотрите, вѣдь, совсѣмъ другое имъ подаютъ… другія кушанья… видѣли, а послѣ обѣда кофе… смотрите!
— Зачѣмъ же это такъ? — недоумѣвалъ я.
Алексѣевъ только пожалъ плечами и зѣвнулъ.
„Что-же я буду ѣсть“? — подумалъ было я, но тотчасъ-же эта мысль исчезла.
Мнѣ живо, живо такъ представились наши завтраки и обѣды. Еще вчера я сидѣлъ за столомъ, покрытымъ чистой скатертью. Мнѣ представлялись вкусныя кушанья, всякія сласти. И снова показалось мнѣ, что это сонъ, этотъ клейкій соусъ, этотъ хлѣбъ, пахнущій мышами, этотъ ужасный разсказъ Алексѣева… Но сонъ все продолжался.
Мальчики выходили изъ столовой опять парами въ рекреаціонную залу. Когда они проходили корридоромъ, ко мнѣ подошелъ Карпычъ, тотъ самый лакей, съ веселымъ и въ то же время заспаннымъ лицомъ, который снималъ съ насъ шубы, когда мы съ матерью въ первый разъ пріѣхали въ пансіонъ, онъ подошелъ и шепнулъ мнѣ.
— Господинъ Веригинъ, пожалуйте, васъ спрашиваютъ.
— Гдѣ? Кто? — весь вспыхнувъ, крикнулъ я.
— На верхъ пожалуйте, въ свой дортуаръ, я проведу васъ.
Въ дортуарѣ стояла Дарья, хохлушка, довѣренная горничная моей матери, бывшая въ числѣ людей, подаренныхъ дѣдомъ моему отцу. Я такъ и кинулся ей на шею, цѣлуя ея некрасивое, но доброе лицо и обливая его вдругъ хлынувшими слезами. Дарья цѣловала мнѣ руки и изумленно спрашивала:
— Баринъ, голубчикъ, Ганечка, чего такъ, чего?! не плачьте!
Но я плакалъ все больше и больше и не могъ ничего выговорить. Дарья сѣла на стулъ, посадила меня къ себѣ на колѣни и стала меня гладить по головѣ.
— Да что такое, развѣ здѣсь худо?! Обидѣлъ васъ кто, золотой мой?! — повторяла она со своимъ малороссійскимъ выговоромъ.