— У тебя, должно быть, холодные руки, — неожиданно сказал Лукас, всё так же глядя.
Я моргнула.
— Это… Да, но не думай, что я восставшая из морга. Просто погода такая.
И тут я увидела. Он почти улыбнулся. Почти. Уголок губ едва заметно дрогнул, как будто кто-то хотел нажать кнопку «улыбка», но передумал в последний момент. Мол, слишком рано.
Эдвард кашлянул, привлекая наше внимание.
— Полагаю, тебе нужно отдохнуть с дороги. Лукас покажет тебе твою комнату. Вещи доставят позже.
— А он умеет говорить? — не выдержала я, кивнув в сторону Лукаса.
Тот наконец повернулся и спокойно ответил:
— Только в исключительных случаях.
— Надеюсь, я как раз один из них, — пробормотала я и пошла за ним, бросив последний взгляд на Эдварда.
Тот стоял, будто вытесанный из камня, с глазами, в которых прятались века.
Коридор был длинным, как воспоминание, которое не хочет отпускать. Каменные стены дышали сыростью и древностью, а по полу тянулся выцветший ковёр, по которому явно прошло больше ног, чем сейчас живёт людей в округе. Свет был мягким, тусклым, как будто лампы не освещали, а извинялись за вторжение в полумрак.
Лукас шёл впереди, не оборачиваясь. Спина прямая, шаги тихие, как у кошки, которая точно знает, что дом принадлежит ей. На фоне этой тишины мои ботинки звучали как кастрюли в оперном зале.
— Приятное место, — бросила я, чтобы как-то нарушить акустику склепа. — У вас тут… так живописно, что хочется прошептать завещание.
Он не повернулся, но голос подал сразу:
— Не стесняйся, можешь и прокричать. Всё равно никто не услышит.
Я приподняла бровь.
— Это сейчас была шутка или угроза?
— Смотря, как ты воспитана, — небрежно отозвался он. — Некоторые считают, что угроза — это просто форма флирта.
— А, ну тогда всё в порядке. Я обычно флиртую взглядом, но, видимо, у вас тут другие традиции — готический роман и вот это всё.
Он на секунду обернулся. Молча. И снова пошёл вперёд.
Так. Ага. Понято. Школа «смотри на меня, как будто я тебе ничего не должен» — выпускник с отличием.
— У тебя всегда такая манера общения? — продолжила я, не выдержав.
— Нет, обычно я молчу.
— И молчишь ты тоже дерзко?
— Всегда.
Я закатила глаза, но внутри меня кто-то невнятно захлопал. У него был ледяной голос и острый язык, и мне было интересно, даже если я притворялась, что раздражена.
Мы свернули в боковой коридор, где окна были закрыты тяжёлыми шторами. Сквозь узкую щель между ними пробивалась полоска света, как лезвие. Я остановилась возле одной картины — выцветшей, почти мрачной. На ней была женщина в старинном платье. Её лицо было неразличимо, будто стёрто временем.
— Кто это? — спросила я.
— Она умерла, не представившись, — равнодушно бросил он.
— Чудесно. Надеюсь, не в моей комнате.
— Она предпочитала чердак. Но если будешь плохо себя вести — договоримся.
Я хмыкнула.
— Очаровательный приём. Такое чувство, будто я заказала «уютный вечер» в приюте для душевнобольных привидений.
— Ты знала, куда едешь, — напомнил он.
— Я знала, что еду в пансионат. А не в замок с привкусом проклятия и подростками с аристократической язвительностью.
Он замер у одной из дверей, обернулся и — наконец — впервые посмотрел прямо в глаза. Его взгляд был глубоким, спокойным, с тем оттенком насмешки, который не озлобляет, а только раззадоривает.
— Добро пожаловать домой, Амалия, — сказал он, чуть наклонив голову. — Постарайся не умереть со скуки. Тут это… дурной тон.
Он открыл дверь.
Я шагнула внутрь.
Комната встретила меня тишиной, в которой, казалось, кто-то уже жил — очень давно — и просто вышел на минутку.
Она была просторнее, чем я ожидала. Высокие потолки, тёмные деревянные панели на стенах, большой шкаф, чуть кривой комод и кровать с массивными резными столбами по углам — как будто я не в пансионате, а в каком-то забытом романтическом романе, где героиня непременно должна страдать под кружевными простынями.
— Уютненько, — сказала я в пустоту, не совсем уверенная, что обращаюсь только к себе.
На полу — ковёр, цвета выцветшего вина. Шторы — тяжёлые, бордовые, с узорами, похожими на травы, или жилки — не разобрать. В углу — кресло с потёртой обивкой, а рядом с ним — торшер, который, скорее всего, родом из века электрических свечей. Он загорелся, как только я щёлкнула выключателем. Свет был тёплым, мягким, как старое письмо.