— Здесь ты живёшь? — спросила я, осторожно обводя взглядом каждый уголок.
Он кивнул, опускаясь на кресло у окна. — Да. Место, где я могу быть самим собой.
Я присела рядом на край кровати, чувствуя, как напряжение отступает, уступая место какой-то неясной близости.
— Ты много читаешь, — заметила я. — Мне нравится, когда у человека есть целый мир на полках.
— А ты? — спросил он, повернув голову ко мне.
— Я… рисую, — немного смутившись, ответила я. — Но книги — это другой мир, куда я иногда не решаюсь заглянуть.
Он улыбнулся, лёгкая, почти невесомая улыбка, которая так редко появлялась на его лице. — Может, я покажу тебе кое-что?
Он взял с полки старую, потрёпанную книгу и протянул мне. На обложке были изображены нотные знаки, будто приглашая заглянуть внутрь.
— Музыка — мой способ говорить без слов, — тихо сказал он.
Я смотрела на него, на его руки, которые осторожно держали книгу, и вдруг почувствовала, что между нами завязывается невидимая нить. Как будто вот так — в этом полумраке, среди страниц и звуков, мы становились ближе.
— Лукас, — прошептала я, — почему ты всё время пытаешься держаться от меня подальше?
Он замолчал, посмотрел в мои глаза и медленно приблизился. — Потому что боюсь, что не смогу тебя защитить.
И прежде чем я успела что-то ответить, он наклонился и коснулся моих губ своим поцелуем — лёгким, трепетным, но наполненным теми словами, которые мы не могли произнести вслух.
Его губы были холодными и тёплыми одновременно, смешивая страх и желание, нежность и власть. Поцелуй был глубоким, тягучим, словно он пытался не просто коснуться меня — а слиться со мной, разделить что-то невыразимое.
Я чувствовала, как его руки осторожно обнимают меня, притягивают ближе, и весь мир вокруг перестаёт существовать. Были только мы — в этом полумраке, в этом трепете, в этом бесконечном моменте.
Когда мы оторвались друг от друга, его глаза вновь стали обычными — с оттенком усталости и, возможно, надежды.
— Я не могу держаться от тебя подальше, — прошептал он, будто признаваясь самому себе. — Ты уже стала частью меня.
Глава 10
Его слова застряли во мне, будто тяжёлый камень, который не желал опускаться на дно. «Я не могу держаться от тебя подальше». Я повторяла их про себя, пытаясь понять, что же это значит для нас, для меня.
В комнате стояла полутень — мягкий свет лампы рисовал на стенах длинные тени, словно оживляя их в каком-то тихом танце. Я сидела на подоконнике, смотрела в темноту, где за стеклом мерцали далекие огни, и внутри меня всё путалось.
Что он чувствует? Как быть с этим — его тягой и одновременно страхом? В его глазах я видела столько боли и борьбы, что сердце сжималось от беспомощности. Он был таким близким и таким далёким одновременно — словно лед и пламя в одном теле.
Мне казалось, что я — загадка, которую он не может разгадать, и чем больше он пытается, тем сильнее тянется ко мне. Но почему? Что во мне настолько важно, что ему сложно отстраниться?
Я вспомнила его взгляд, когда он говорил это — полуприглушённый, чуть тревожный, словно он сам не понимал, насколько эта истина сильнее любого слова. И это не просто слова, это признание, от которого невозможно отступить.
Внутри меня разгоралась смесь страха и желания. Мне страшно потерять себя в этом, но ещё страшнее упустить то, что могло бы стать началом чего-то настоящего.
Сомнения боролись с надеждой. «А что, если это чувство — не просто страсть, а нечто большее?»
Я провела рукой по стеклу — холодно и неподвижно, как мои мысли. Вокруг меня — тишина, но внутри всё гудело, как буря.
«Ты не можешь держаться от меня подальше», — звучало эхом. И я поняла: я тоже не хочу, чтобы он уходил. Хочу, чтобы он был рядом, несмотря ни на что.
Я закрыла глаза, пытаясь унять сумбур в голове. Но это было невозможно. И, может, так и должно быть — ведь только на грани безумия рождается настоящая жизнь.
Я подошла к зеркалу и взглянула на себя. Отражение не пыталось никому угодить — взъерошенные каштановые волосы, будто я только что выбралась из бури или какого-нибудь сумасшедшего приключения. Локоны спадали на лицо, закрывая чуть прищуренные глаза — глаза с огнём, который не каждый мог выдержать.
Мои брови всегда были чуть нахмурены, как будто мир постоянно раздражал меня, а я не собиралась этого скрывать. Губы — полные, но часто поджаты в вызове или насмешке, как будто готовые бросить в лицо миру что угодно. На правой щеке едва заметен шрам — память о тех временах, когда я не боялась сражаться.