Я смотрела на пламя, пытаясь понять, что значит его слова. Пансионат словно жил своей собственной жизнью, скрывая в тени гораздо больше, чем обычному человеку было под силу понять.
— Ты справишься? — тихо спросил Эдвард, возвращая взгляд ко мне.
— Я не знаю, — ответила я честно, — но мне кажется, что уже не могу отступать.
Я молча слушала, как огонь шепчет свои истории, но мысль одна не давала покоя. Я не могла не спросить.
Я стояла у окна и смотрела, как дождь тяжелыми каплями бился о стекло. Серое небо сливалось с мокрой землёй, и сад за пансионатом казался выцветшим, потерянным в этом холодном мареве. Внутри было темно и душно — только тлеющий огонь в камине тихо потрескивал, бросая скупые тени на стены.
— А где Лукас? — спросила я, не отводя взгляда от мерцающей поверхности воды в чашке. Голос вышел ровным, но за ним скрывалась тревога, которую я не могла прогнать.
Эдвард слегка поднял бровь, словно ожидая этого вопроса. Он поставил бокал, отпил, потом пожал плечами.
— Он часто пропадает по ночам. Это его способ справляться с собой. — Его голос был ровным, как обычно, но в глазах мелькнула усталость. — Никого это не должно беспокоить.
Я внимательно смотрела на него, стараясь понять, что он не договаривает. Но он молчал, будто знал, что слишком многое рассказать — значит навредить.
— Он... особенный, — продолжил Эдвард, сдержанно, будто это слово само по себе объясняет всё и ничего. — Иногда слишком замыкается, порой уходит в свои тени. Это сложно для нас всех.
Я кивнула, но внутри горело чувство, что я не узнаю того, кто живёт в этом доме. И этот Лукас — не просто «особенный». Он — загадка, которую я пока не могу разгадать.
— Если что-то будет, — сказала я, сдавленно, — я хочу знать.
Он смотрел на меня несколько секунд, потом тихо улыбнулся — не по-доброму, скорее с усталой горечью.
— Ты уже здесь не просто гость. Это сложно, но я рад, что ты остаёшься.
Я толкнула дверь и вошла в комнату — и сразу поняла, что здесь кто-то есть. На краю моей кровати сидел Лукас. В руках — мой портрет. Тот самый, на котором он — с чуть нахмуренным взглядом и вот этим непокорным блеском в глазах.
— Ты чего в моей комнате делаешь? — мой голос резанул тишину, чуть злая, чуть усталая.
Он не спешил отвечать, глаза так и не отрывая от рисунка.
— Нашёл твой шедевр, — сказал он с лёгкой ухмылкой, но в голосе сквозила серьёзность. — Ты рисуешь меня, а я даже не в курсе.
Я подошла ближе, руки на бедрах.
— Не надо было лезть без спроса. Это моё пространство, а не музей.
Лукас вздохнул, отложил портрет на стол, встал и приблизился ко мне.
— Я не считаю, что вторгся. Просто хотел понять, что за история в этих линиях. Ты рисуешь меня с таким… — он задумался, — интересом. И это ни с чем не сравнить.
Я скрестила руки на груди, вперила в него взгляд.
— Ты вообще понимаешь, что это значит? Рисовать — значит видеть другого снаружи и внутри. А значит — пускать туда. Не знаю, кто ты в действительности, но мне не надо твоих притворств.
Он резко приблизился.
— Не надо мне рассказывать, что я притворяюсь. Я тебе не доверяю, Амалия. Ты такая же стена, как и я.
— Да? Тогда почему ты полез в мои вещи? — я улыбнулась, но не дружелюбно. — Я не такая, как все. И если ты думаешь, что мне легко открываться — ты ошибаешься.
— Тогда скажи прямо, чего ты боишься, — глаза его сжались. — Что я вижу настоящую тебя и это не понравится.
— Я не боюсь тебя, — резко отрезала я. — Я боюсь потерять себя, если начну кому-то доверять.
Мы стояли так, вплотную, и воздух вокруг звенел от напряжения.
Лукас улыбнулся, но эта улыбка была почти грустной.
— Тогда это конец или начало?
— Похоже, начало, — ответила я и неожиданно для себя сделала шаг вперёд.
Он наклонился, и наши губы встретились в резком, но томительном поцелуе. Он был властным, уверенным, но в каждом касании скрывалась та самая деликатность, которую я не могла игнорировать.
Когда мы оторвались, он прошептал:
— Я не собираюсь держаться от тебя подальше. Слишком поздно.
Я посмотрела ему в глаза и знала — у нас впереди буря.
Я стояла, едва дыша, ещё чувствуя его губы — их тяжесть и тепло. В комнате висела тишина, которую я никак не могла разорвать. Как будто слова могли её разрушить.
— Ты что, всерьёз думаешь, что можно просто так… войти? — наконец сказала я, почти шёпотом, и тут же пожалела: звучало слишком уязвимо, и я не знала, куда спрятать этот голос.