Мы снова тронулись. Фары выхватывали из тьмы дорогу, но мне всё время казалось, что на границе света и тени движется что-то ещё. Не машина, не человек — просто ощущение присутствия, липкое, как тень, которая всегда оказывается на шаг ближе.
— Нам осталось часа два, — сказал он тихо. — Главное — не останавливаться больше.
— Лукас… мне нужно в туалет, — сказала я, чуть наклонившись к нему, когда за окном проплывал очередной тёмный участок дороги.
Он бросил на меня короткий взгляд — слишком короткий, но я успела заметить, как его зрачки вытянулись, а по краям глаз проступил тонкий, алый отблеск.
— Мы скоро остановимся, — тихо сказал он, но в голосе слышалась какая-то сдержанность, словно он удерживал себя от чего-то большего, чем просто затянувшаяся поездка.
— Лукас… твои глаза… — я чуть наклонила голову, глядя на него в полумраке салона.
Он вздохнул и, не отрывая взгляда от дороги, признался:
— Когда я голоден, они становятся такими. Это… не всегда просто контролировать.
Машина плавно свернула на небольшую просёлочную площадку, где темнота была почти осязаемой. Дальний свет выхватывал обочину, густо заросшую кустами.
Лукас вышел первым, обошёл машину и открыл мне дверь. Я поднялась, и он, словно по привычке, встал рядом, чтобы проводить. Его близость была ощутимой — тепло, смешанное с хищной тенью, от которой у меня перехватило дыхание.
Я расстегнула молнию куртки, и ткань с лёгким шорохом разошлась, открывая ключицы и линию шеи. Двигалась медленно, нарочно. Его взгляд скользнул по обнажившейся коже — долгий, внимательный, и в нём было всё: жажда, борьба с самим собой, и что-то болезненно нежное.
— Не играй с этим, Амалия, — сказал он тихо, но в его голосе было больше предупреждения для самого себя, чем для меня.
Я шагнула чуть ближе, чувствуя, как напряжение между нами сгущается, и шёпотом ответила:
— Может, я не играю.
Он замер, словно решая, поддаться ли этому инстинкту или отступить. Его ладонь коснулась моей щеки — осторожно, но я чувствовала, что эта осторожность даётся ему слишком дорого.
Его пальцы задержались на моей коже чуть дольше, чем следовало, и я почувствовала, как он склонился ближе, словно вдыхая запах. Его дыхание коснулось моей шеи — горячее, чуть ускоренное.
— Ты не понимаешь, что делаешь, — произнёс он почти беззвучно, но в этих словах слышалось больше жажды, чем упрёка.
— Понимаю, — я едва заметно улыбнулась, но сердце стучало слишком быстро, чтобы улыбка выглядела уверенной.
Он провёл кончиками пальцев вдоль линии моей шеи, туда, где в полумраке едва угадывался пульс. Я заметила, как его губы чуть приоткрылись, а дыхание стало глубже. Красный отблеск в глазах вспыхнул ярче, и на мгновение мне показалось, что он уже сделал выбор.
— Лукас… — прошептала я.
Его губы оказались опасно близко, почти касаясь кожи, и я почувствовала, как напряглись его руки, будто он сдерживал себя из последних сил. Секунды растянулись, тишина вокруг стала звенящей, и даже ночной воздух казался густым, как перед грозой.
Всё, что разделяло нас от этой черты, — один короткий, почти невесомый шаг.
И вдруг он резко выпрямился, словно отбрасывая невидимую цепь, и отошёл на шаг назад.
— Нет, — сказал он глухо, пряча взгляд. — Не сейчас. Если я… позволю себе… — он не закончил фразу, но я знала, что он хотел сказать.
Я осталась стоять, ощущая тепло на коже там, где были его руки, и странную пустоту, словно что-то важное оборвалось.
Продолжение следует...