— Спасибо, — выдавила я. — Я... не знаю, как тут быть.
— Не надо знать, — мягко сказал он. — Просто будь. Потихоньку. Сегодня — просто чай. Завтра — может быть, прогулка. Через неделю — может, будешь ругаться на нас, как на родных. Всё — по времени.
Он протянул руку, не дотрагиваясь, просто положив её на стол, рядом с моей. Я не убрала свою. И это было, наверное, самое важное за всё утро.
***
Я сидела на траве у крыльца пансионата, обхватив колени руками. Спина упиралась в прохладный, чуть отсыревший камень стены, а в лицо медленно, лениво моросил осенний дождь. Листья — ещё не яркие, но уже не летние — цеплялись за ветви и тихо дрожали от ветра, точно знали, что скоро отпадут. Воздух пах мокрым деревом, увядающей листвой и чем-то щемяще знакомым — может, сентябрём. Может, прошлым. Может, собой.
Я не знала, сколько прошло времени. Не хотелось смотреть на часы. Пусть оно плывёт, как плывёт — сквозь капли, сквозь дыхание, сквозь пульс.
Утро всё ещё стояло в голове, как несмытая краска. Я будто бы прожила его не до конца — оно осталось во мне, застряло где-то между ребрами. Неважно, сколько я перекидывала вещи с места на место, вынимала из чемоданов, гладила пальцами сгибы рубашек, как будто прикосновение даст мне ощущение дома — всё равно ничего не менялось. Это всё ещё было чужое место. Пансионат. Его мрачноватая архитектура с трещинами в штукатурке, облупившимися перилами и тихим, неестественным покоем. Всё казалось временным и окончательным одновременно.
Я проснулась в комнате, где каждый предмет был мне незнаком — но при этом в них таилась какая-то приглушённая память. Будто я уже была здесь когда-то. Или должна была быть. Чемодан стоял у стены, раскрытый наполовину, будто я торопливо что-то искала или наоборот — отказывалась распаковаться до конца. Наверное, и то и другое.
Я нашла портрет родителей. Вынула его из ткани, в которую завернула ещё дома. Там, где было по-настоящему дома. Он был потрёпан, в уголке чуть замят, но лица их — всё те же. Тёплые. Полные жизни.
Я поставила рамку рядом с сумочкой на столе. Рядом с коллажем — моими маленькими якорями: билет в кино, сушёный цветок, записка, которую мне передали на контрольной. Вещи, о которых никто бы и не подумал, если бы увидел. А для меня — целый архив жизни.
И вот теперь я здесь. На сырой траве. Под лёгким дождём, который, кажется, никогда не собирается превращаться в настоящий ливень, но и останавливаться не хочет.
Мне казалось, что здание пансионата дышит. Как будто наблюдает. Старое, с облезшими ставнями и готическим чутьем на атмосферу. Но при этом — не враждебное. Оно как будто ждёт. Не навязывается.
Я впервые за долгое время не чувствовала ни желания бежать, ни сил сопротивляться. Просто сидела. Смотрела, как капли падают на траву, скатываются с прядей волос на куртку.
Иногда я слышала тихие шаги внутри — кто-то из других жильцов. Но мне не хотелось возвращаться туда. Не сейчас. Здесь было чище. Прямее. Меньше звуков — и больше внутреннего эха.
Я думала о том, кто я теперь. После всего. После города, где все знают, как ты выглядела в третьем классе. После потери, о которой никто не знает, как говорить. После обещаний, которые дала себе и не выполнила. После дороги сюда — слишком долгой, слишком молчаливой.
И главное — после сегодняшнего утра, когда я впервые за долгое время не побежала сразу делать дела, а просто стояла у окна. И пыталась вспомнить, что я вообще чувствую.
Ничего особенного. И в то же время — всё сразу.
Наверное, именно поэтому я теперь тут. У стены. На траве. В дождь. Под небом, которое тоже не может определиться — пролиться ли как следует или так и остаться серым отражением моего состояния.
Я провела ладонью по лицу — кожа влажная, волосы прилипли к щекам. Не было смысла прятаться от воды. Она будто растворяла границы, делала меня более настоящей. Менее собранной, но честной.
Может быть, всё это — способ выдохнуть. Снять себя прежнюю, как старую кожу, и позволить новой медленно проснуться.
Здесь, у пансионата, в начале осени, в тишине и сырости, я снова начинала слышать себя. Не громко. Не уверенно. Но впервые — по-настоящему.
Я лежала на траве, запрокинув голову так, чтобы видеть только небо — глубокое, прозрачное, будто вымытое утренним светом. Облака плыли неспешно, будто им было всё равно, что творится здесь, на земле. Мне хотелось раствориться в этой тишине, в свежести, в пульсе далёкого мира, который не знал о боли, страхе, потерях. Просто быть — просто дышать.
Моя ладонь всё ещё лежала на груди, там, где билось сердце — медленно, гулко, слишком сильно, как после бега. Но я не бегала. Я просто вспомнила. Родителей. Дорогу. Пансионат. Стеклянную паутину воспоминаний, которая прилипала к коже, мешала вдохнуть.