-И все же...
-Ну, и что?
-А то!.. Оказалось куда печальней, чем думал.
-Справедливо оказалось...
-И еще хочешь, чтобы красиво кончилось? Не много ли?..
Что делать, он хотел жить, и это было главным.
* * *
И хотел приспособить свой талант, чтобы сильная живопись осталась, но все же, все же...
-Надо парню сказать - нельзя так сурово...
-Пусть помнит, люди слабы, они другое видеть хотят...
-Это не в ущерб, не в ущерб, если с умом...
-Может, и в ущерб...
Теперь он снова не знал, что сказать. Не про живопись, с ней у парня наладится, все еще ахнут...
-Вот был бы ученик!
-Поздно его учить, разве что слегка подтолкнуть...
-Мое время прошло.
Впервые он сказал эти слова без тяжести в груди, спокойно и безучастно. Закрыл глаза и забылся.
* * *
Перед рассветом ему снова привиделся сон, который бывал не раз, пусть с изменениями, новыми лицами, но кончался всегда одним и тем же. Он стоял на балконе, с ним его ученики - тонколицый тихий Айк, громкий смешливый толстозадый Йорг, и даже опальный Франц был рядом, усмехался, язвительный и самоуверенный... И его вторая жена, Белла, любимая, она тут же, в голубом платье с кружевами... но на него не смотрит, и он почувствовал - не видит его!.. И никто его не видел, что-то новое в этом было. Он посмотрел вниз невысоко, метра два или три, под балконом снова трещина, надо бы распорядиться, пусть заделают, ведь опасно...
Перила куда-то делись, и он соскользнул вниз, быстро и плавно, и ногами... стал увязать, но ему не было страшно, потому что все рядом, близко, он чувствовал, что может выбраться, стоит только сделать небольшое усилие. Но не делал его, стоял и смотрел. Рыхлая почва с крупными комками поднялась до колен, а он не чувствовал, что погружался...
* * *
Наконец, он, осознав опасность, сделал усилие, и тут кто-то огромной чугунной крышкой прихлопнул сверху голову, шею, часть спины... Непомерная тяжесть свернула его, сложила пополам, настолько превосходила его силы, что он не мог даже шевельнуться, и стал врастать в почву, врастать, врастать, и задыхался, плакал от бессилия и ледяного страха, и задыхался... И все- таки, и тут надеялся, что произойдет чудо, он вырвется, или его спасут и вытащат, или... он проснется теплым ярким итальянским утром, молодой, сильный, начинающий...в широком окне - бухта, залив, темно-синяя вода... И все тяжелое и страшное, оказывается, только приснилось!
Над ним наклонилось лицо. Белла, она узнала его!
-Ты счастливый человек, Пауль, у тебя хватит силы сказать ей - нет...
Нет! - он думал, что кричит, никогда так громко не кричал, даже на своих картинах:
Нет! нет! нет!..
И ему снова повезло. А может и не повезло, может так и должно было быть, да?
* * *
Вдруг все изменилось - то ли эти христианские мудаки на небесах растерялись, не зная, куда его определить, с такой привязанностью к жизни, то ли его любимые греческие боги вспомнили о нем, наверное, все-таки вспомнили, хочется в это верить... Тяжести как не бывало, его легко и весело подбросили, и он полетел вверх и вбок, все набирая скорость и не удивляясь этому. Далеко внизу он увидел сине-черную с проблесками розового плоскость, а над ней - ярко-голубую, тоже с бело-розовыми штрихами и пятнами. Море и небо, облака, теплынь... Так и должно быть, подумал он, ведь это Италия!.. Только чего-то не хватает для полного равновесия, земли, наверное...
Он глянул направо и за спиной вместо земли обнаружил третью вертикальную плоскость, она была светло-коричневой, с желтизной, и на ней до боли знакомые неровности. Грунт, догадался он, мой любимый кремовый!.. Вот оно что, конечно, грунт!.. Он стремительно летел ввысь, а холст за спиной все не кончался. Вот это поверхность, вот это да! Он ничуть не испугался, его мужества не сломить. Сейчас, сейчас... Он уже знал, в правой руке любимая толстая кисть, с широкой плоской щетиной, стертой по краям от ударов по твердым от клея узелкам, он звал ее "теткой", а его ученик и предатель Франц насмешливо говорил о ней - "как его бабищи..." Ученичок, скурвился, уперся в свой любимый ракурс...
* * *
Я знаю сюжет. Надо переделать, переписать весь мир!
Вечный рай,
вместе - звери и люди.
Только мир, свет, тепло и красота.
Паоло глянул - кисть при нем!.., теперь осталось залететь повыше и махнуть рукой, оставить на холсте первый его знаменитый длинный, мощный и свободный мазок, начать все заново...
И на этом все, все кончилось, его время истекло.
ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕМ. Конец и начало.
Рем пришел чуть раньше десяти, он не любил опаздывать, сказали, вот и явился. Он не волновался, но был насторожен. Паоло скажет - ты не художник, что тогда? Пусть себе говорит. Не буду спорить, повернусь и уйду. Но он чувствовал, тогда ему будет гораздо трудней. Лучше бы не приходил, вся эта затея ему не нравилась. Тем более, оставить холсты, какая глупость! Ему так сказал знакомый, который встретился по дороге, старик-еврей, снимавший жилье у соседа, он содержал в городе лавчонку с мелким товаром, - "чудак, ты рискуешь, может он и честный человек, на что не похоже, заработать живописью такие деньги... но в большом доме всегда найдется проходимец". А на вопрос Рема, зачем присваивать картины, которые все равно не продать, вздохнул, поднял одну бровь и так посмотрел на Рема, как будто тот полный болван -"Ну, не знаю, не знаю..." Рем не был испуган, но несколько раздасадован, что, вот, сделал глупость, снова показал себя идиотом.
Но быстро забыл об этом дурацком разговоре, тем более, погода вроде бы установилась теплая и спокойная, ни следа от вчерашнего ветра с моря и сумятицы облаков. Он шел не торопясь, разглядывая и темный влажный песок, и камни с голубоватыми кружевами пены... поглядывал и на воду, серую, тяжелую и лениво вздыхающую, так что чуть не прозевал место, где надо свернуть, пересечь широкую полосу песка с продолговатыми ямками и выйти на тропинку, петляющую меж сосен. Все-таки вышел и пошагал, иногда спотыкаясь об узловатые корни, пробившиеся на поверхность... по старым желтым иголкам, пружинящему мху... и уже рукой подать до дороги, которая вела к усадьбе Паоло. Ветер снова нагонял облака, пробежала тень и цвета чуть поблекли.
* * *
Вчерашний день казался ему бурным и сложным, и он надеялся, что сегодня все произойдет быстро и безболезненно. Паоло отдаст ему работы, скажет несколько ничего не значащих, но доброжелательных слов, например, - "ты, художник, конечно, парень, но есть у тебя разные мелкие недостатки..." Пусть заметит что-то по композиции, он же в этом деле мастак.
Он шел и постепенно успокаивался, думал о всякой чепухе, что хорошо бы писать не маслом, муторная вещь, а старым этим способом, растереть красочки на желтке... У соседа неслись куры, и он покупал яйца, большие, увесистые, светло-коричневые в темную крапинку, он не любил белые. Растираешь с ярким желтком пигмент, потом каплю снятого молока, потом водичку... Зиттов говорил,- эта краска вечная.
Незаметно для себя он подошел к дому и уже ничего не боялся. Что ни скажет, все равно уйду к себе, и забуду. И будет как было.
Сначала он ничего не заметил, потом ему показалось странным, что все окна заперты, а ведь уже одиннадцатый час, и почти везде шторы не раздвинуты... Он пожал плечами. Подошел к месту, где сидел вчера, остановился и стал ждать. Садиться ему не хотелось, его камень за ночь остыл и покрылся мелкой водяной пылью.
Он ждал, наверное, уже полчаса, как увидел, что из-за дома к нему приближается тот самый парень, с которым он говорил вчера. Айк?.. да, Айк. Он плохо запоминал имена, но это короткое и быстрое, легко всплыло в памяти. Айк нес под мышкой его сверток, и это было странно. Когда он подошел, Рем заметил - лицо парня бледное и напряженное.
* * *
- Твои работы, Рем. Паоло... умер ночью или рано утром. Я вижу, ты стоишь, собрал вот и... возьми, так вот случилось, понимаешь. Мы пришли, как всегда в девять, и узнали.
Надо же, как случилось... Рем почувствовал досаду, приличествовало выразить скорбь, а он не умел. Он ничего не почувствовал, он не знал этого старика. Сразу он никогда не мог осознать, что произошло, ему требовалось время. Он молчал и тупо смотрел в землю. Айк протянул ему сверток, который был небрежно перехвачен бечевкой.