Хозяин пришел!" Попка всегда так встречал его. И тут же раздался женский крик: "На помощь! Насилуют!" Оба багра входят в спальню в тот момент, когда краля уже вырвалась из объятий каторжника, а сам он, захваченный врасплох, выпрыгивает в окно. Рогоносец открыл пальбу и попал бедолаге в плечо. Тот упал, а в это же время находчивая дамочка царапает себе сиськи, щеки и в клочья рвет пеньюар. Бретонец не успокаивается и готов уже добить часовщика, но его приятель успевает вовремя разоружить его. Другой-то багор, должен тебе сказать, был корсиканец и сразу сообразил, в какое дело его втравливает старший по званию. Он понял, что вся эта история - чистая стряпня и насилия в ней ничуть не больше, чем сливочного масла в заднице. Но корсиканец не мог прямо об этом сказать бретонцу, а сделал вид, что во все поверил. Часовщика приговорили к смерти. Так что, старина, ничего тут необычного нет. Но сама история имела интересное продолжение.
Здесь, на Руаяле, есть специальный блок, где приговор приводится в исполнение. Там стоит гильотина. Она в отличном состоянии, разобрана на части, все они аккуратно разложены и хранятся в отдельном месте. А на дворе отведен участок, где уложены по уровнемеру пять мощных железобетонных плит, сцементированных между собой. На этих плитах, как на платформе, и воздвигается гильотина. Раз в неделю палач и двое помощников из каторжников устанавливают ее полностью, монтируя все механизмы, нож и все прочее. Затем перерубают два ствола бананового дерева. Таким вот образом и проверяется ее рабочее состояние.
Итак, часовщик-савояр сидел в камере для смертников. С ним сидели еще четверо приговоренных к смертной казни - трое арабов и один сицилиец. Все пятеро ожидали ответа на прошения о помиловании, поданные их надзирателями, выполнявшими роль защитников.
Однажды рано утром установили гильотину. Дверь камеры, где сидел часовщик, резко открылась, и на пария набросились палачи. Они спутали ему ноги веревкой, сделав как бы кандальную восьмерку, затем пропустили эту же веревку к кистям рук, которые тоже спутали восьмеркой. Воротник рубашки отрезали ножницами, после чего он прошел маленькими шажками в предрассветных сумерках метров двадцать до известного снаряда. Надо тебе сказать. Папиной, что, когда ты подходишь к гильотине, то почти целуешься с вертикаль но установленной доской, к которой тебя пристегивают ремнями, висящими по бокам. Вот и его пристегнули и приготовились было опустить доску, чтобы подать
голову под срез ножа. Но в этот момент появился нынешний комендант Сухой Кокос, который обязан лично присутствовать на всех казнях. В руке он держал большой корабельный фонарь, и когда осветил им эту сцену, те увидел, что раздолбай багры собирались по ошибке снести голову не тому, кому следует. В тот день, как оказалось, часовщику нечего пока было делать на этой церемонии. "Остановитесь! Остановитесь!" - закричал Барро. От волнения комендант, казалось, даже не мог как следует говорить. Он уронил фонарь, растолкал всех и палачей, и багров, сам отвязал часовщика от доски, и только тогда к нему возвратилась способность отдавать приказания: "Уведите его в камеру, санитар. Займитесь им и оставайтесь с ним. Дайте ему рому. А вы, кретины, отправляйтесь и немедленно доставьте сюда Ранкассо. Сегодня надо казнить его и никого больше". На следующий день часовщик поседел и стал таким, каким ты его увидел сегодня. Его защитник, багор из Кальви, написал новое прошение о помиловании на имя министра юстиции, в котором изложил и этот случай.
Часовщика простили, заменив смертную казнь пожизненной каторгой. С тех пор он и занимается починкой часов для багров. Это его увлечение. Он их долго регулирует, пока не станут показывать точное время. Вот почему так много часов висит у него на полке. Теперь ты понимаешь, что малый имел полное право немного свихнуться. Скажи, Папи, прав я или нет?
- Прав, Тити. Конечно, после такого удара немудрено стать нелюдимым. Я искренне ему сочувствую.
В этой новой жизни каждый день чему-нибудь да учишься. В блоке А собрались люди поистине сомнительного поведения как в прошлом, так и в настоящем. Я не работал еще ни одного дня: жду места золотаря, которое вот-вот должно освободиться. Работа будет занимать у меня сорок пять минут в сутки, все остальное время я смогу свободно передвигаться по острову, и мне разрешат заниматься рыбной ловлей.
Сегодня утром во время переклички наш блок хотели отрядить на тяжелую работу - посадку кокосовых пальм. Выкрикнули имя Жана Кастелли. Он вышел из шеренги и спросил:
- Меня? Меня посылают на работу?
- Да, вас,-сказал багор, ответственный за работу на плантации.-Вот, держите мотыгу.
Кастелли холодно взглянул на него:
- Приятель, ты, должно быть, из овернской глуши. Сразу видно, что разбираешься в этих странных инструментах. Я же корсиканец из Марселя. У нас на Корсике орудия труда забрасываются чем дальше, тем лучше. А в Марселе даже не слышали об их существовании. Держи-ка при себе свою мотыгу и оставь меня в покое.
Молодой еще багор, не знавший, как выяснилось потом, о заведенных в нашем блоке порядках, замахнулся на Кастелли ручкой мотыги. Сто двадцать глоток истошно заорали:
- Только тронь, падла,- и ты не жилец.
- Разойдись,- скомандовал Гранде, и мы, не обращая внимания на то, что все надзиратели приняли боевую стойку, ушли в барак.
Блок В отправился на работу. Блок С тоже. Появилась дюжина стражников и заперла, что случалось очень редко, решетчатую дверь в наш блок. Через час прибыли еще сорок стражников. С автоматами в руках, они выстроились по обе стороны наших дверей. Пришли помощник коменданта, главный надзиратель, его заместитель и еще надзиратели. Не было лишь самого коменданта, поскольку он в шесть утра, еще до инцидента, отправился с проверкой на остров Дьявола.